Половина

За окном дул сильный сентябрьский ветер, берёзы рывками бросали свои кроны по ветру, и казалось, что они лаяли на кого-то, припадая к земле. А ещё через мгновение Фёдору показалось, что они как будто отхаркивались и в истерике пытались освободиться от чего-то липкого, что не давало им разогнуться и встать во весь рост.

«Листва, хлам прошлого, – подумал Фёдор. – Мне тоже нужно сбросить то липкое, что не даёт разогнуться. Я должен уйти отсюда. Я должен уйти отсюда. Я должен…» – слово «должен» вонзалось в него синхронно с порывами ветра. Фёдор сидел на подоконнике спальни в стандартной двухкомнатной хрущёвке и наблюдал за берёзами, одновременно ощущая те невидимые силы, которые гнули их к земле.

«Попробовать сбросить можно, но ведь тогда жизнь может так распрямиться, что мало не покажется», – сам с собою, на кончике мысли, он мог быть честен.

После очередного порыва ветра Фёдору стало зябко, и он подоткнул полы махрового халата. Халат был для него символом свободы, а его ношение – единственным протестом против матери, на который он решился за последний год. Во всём остальном он был паинькой вот уже двадцать семь лет. Конечно, за первые три года он ручаться не мог, но всю сознательную часть жизни Фёдор выполнял просьбы единственной женщины, которую он любил, – своей матери. Единственной до недавнего…

Всё ещё подсматривая за берёзами, Фёдор глубоко задумался, перебирая жизненные вехи последних лет, словно пытаясь оценить нижние венцы деревянного дома, какие из них подгнившие, а на какие можно будет опереть новое строение.

***

Фёдор заунывно выполнял роль менеджера среднего звена в сети магазинов «Эльдорадо», где безуспешно пытался продвинуться по карьерной лестнице уже четыре года.

Первый год желание было сильным – необходимо доказать матери, что он и сам на что-то годен. На второй год он решил, что его не принимают всерьёз. Он усреднился, причесав свой чуб и сменив джинсы на брюки. Растворился, как хамелеон на фоне листвы. Приклеил улыбку, благо его широкий рот позволял это сделать особенно ярко.

В остальном похвастаться чем-либо выдающимся было сложно – рост средний, худощавый брюнет, разве что глаза Фёдора были посажены несколько шире, чем нарисовал бы их художник, следующий канонам. Благодаря этому казалось, что Фёдор видит всё вокруг и подсматривает за окружающими. В отделе его прозвали Большим братом.

Но и внешняя унификация не помогла – что-то всё время мешало. Каждый раз не хватало чуть-чуть. То какой-нибудь более харизматичный варяг сядет на мелькнувшее место, то в силу реорганизации, из-за кризиса, сократят количество начальствующих кресел. Усидчивости и коммуникабельности Фёдору было не занимать, он два года до этого трудился корректором в газете «Пламя», где главным редактором состояла его мать. С ней работалось в общем-то комфортно – она была хоть и строгим, но справедливым начальником. Ну и кое-какие поблажки по-родственному ему доставались: «Федь, ну ты закончи на выходные, пожалуйста, статью о нашем зоопарке, я тебя от домашней уборки освобождаю».

Но скука сделала своё дело – в газете, которая доживала свой век, работали в основном пенсионеры и неудачники литературного поприща. Под дождём графомании «Пламя» потихоньку гасло. Фёдор ушёл; с его заочным Литинститутом устроиться можно было только в учителя, но подвернулся знакомый, который помог приткнуться менеджером в крупный магазин техники. Тогда ему повезло единственный раз – директор магазина пыталась писать стихи, и Фёдор взялся их редактировать. На третий год ему стало тоскливо, и он ощущал себя морским котиком в зоопарке – Фёдор рассматривал проходящий мимо него мир из-за стеклянной перегородки своего кабинета, вспоминая с теплотой газету «Пламя», архаичного коллегу Николая Петровича Проказникова, который запросто мысленно бродил по древнему Риму.

– Ты посмотри, застой во все времена требует «хлеба и зрелищ», пиршеств и Колизеев, фудкортов и кинотеатров. Жизнь не меняется. Поэт Катулл любил и страдал так же широко, как это делал Пушкин спустя две тысячи лет, – эмоционально размахивал руками Николай Петрович, будто открыл тайну.

Фёдора удивлял сам факт того, что в те времена уже были поэты, он был полностью уверен, что поэзия началась с Данте.

– Николай Петрович, я вот смотрю на авторов, которые печатаются в нашем журнале, так они вокруг себя не могут разобраться, не то что экзистенциальные вопросы решать.

– Да, Федь, «с печалью я гляжу на наше поколенье». Потом Николай Петрович мог перенестись во времена

Ренессанса и прогуливаться по Риму в образе итальянского художника Караваджо, запросто общавшегося с богами и погибшего от клинка случайного разбойника.

– Боги никогда не прощают попыток быть с ними на равных – трагедии сопровождают каждого гения, – таинственно тогда закончил Николай Петрович.

Фёдор сравнивал его со Львом Игнатьевичем Хоботовым, героем фильма «Покровские ворота», – тот рассказывал своей невесте истории из жизни поэтов, одну трагичнее другой. А невеста, медсестра Людочка, каждый раз при этом, сжимаясь от ужаса, уточняла: «Что, и этот умер?»

В «Эльдорадо», при всей внешней динамичности – отчёты, инвентаризации, корпоративы, интрижки – происходил бег по кругу.

Уже спустя полгода Фёдор понял, что широта деятельности была только кажущейся – ты как будто перечитываешь одну и ту же главу романа много раз, и каждый раз всё медленней. Коллектив был молодой, но, кроме ближайшего географического окружения – кинотеатров, расположенных в том же торговом центре, где располагался их магазин, бутиков с распродажами, пиццерии с пластиковыми тарелками и с таким же содержимым – ну и процесса работы, их мало что интересовало. Фёдор пытался представить кого-нибудь из менеджеров стоящим со шпагой или скачущим на коне, но из этого мало что получалось. Витёк, менеджер по качеству, сидящий за соседним столом и делающий каждую неделю маникюр, был сложно представим в образе мушкетёра. Он и со стула умудрялся упасть, когда участвовал в игровых скачках Инстаграма. Смартфон для менеджера был и лошадью, и шпагой, и Дульсинеей Тобосской одновременно.

– Посмотри, какой купальник! – кричал он, вставая, когда сотрудница соседнего отдела впрыскивала очередную инъекцию фотографий в виртуальное тело Инстаграма. Качество товара под присмотром Витька также становилось виртуальным.

В жизни же основным странствием был отпуск, когда раз в год сотрудники перемещались в турецкие отели, ничем не отличимые от их торгового центра. Коллеги казались Фёдору участниками какого-то ужасного эксперимента, где они добровольцами играли свои роли в ток-шоу. Но он регулярно убеждался в том, что они были искренни при этом. Фёдор на третий день своей трудовой деятельности, когда сдавал накладную в бухгалтерию, познакомился с юристом Катей, рабочее место которой было там же. Она была очень энергичной девицей – её руки постоянно двигались, они перемещались от клавиатуры к скуластым щекам, затем поправляли строгую, но с большим вырезом блузку, и так повторялось неоднократно. И все-таки в ней была какая-то несуразица – черты лица по отдельности все правильные, но всё вместе давало странный результат, когда два плюс два равнялось трём. Возраст Катерины был неопределённым, он зависел от её настроения. Она сразу взяла Фёдора в оборот, а он не стал сопротивляться.

– Я в инициативной группе. Мы готовим корпоративный вечер ко дню рождения, а точнее, к юбилею нашей сети. А я слышала от отдела кадров, что ты как-то связан с литературой, так вот, нужно написать реплики ведущего. Поможешь мне?

– Да на раз!

Фёдору показалось, будто что-то живое блеснуло во взгляде девушки.

«Неужели что-то изменится?»

У Фёдора с девушками не ладилось. С одной стороны, он, как любой мужчина, побаивался женщин, с другой стороны, его мама, Надежда Алексеевна Любимова, закладывала в нём высокие критерии требований к девушке, с которой он бы мог связать свою судьбу. В Литинститут на бюджет, где Фёдор мог приобрести опыт и знакомства, он не поступил, а на платное место не пустила мать, сказав, что они не вытянут таких расходов и нужно зарабатывать хоть какие-то деньги.

– Поступай на заочное, убьёшь двух зайцев – и обучение получишь, и практику. Возьму тебя в свою газету.

Отец не сказал ничего – мама сумела полностью исключить пересечение жизненных путей его и сына.

На следующий день, оставшись после работы в офисе, Фёдор и Катя составляли план мероприятия и прописывали слова ведущего. Фёдор уже знал от болтливого Витька, что Катерина не замужем, и что, более того, не замужем почти весь женский коллектив магазина.

– От замужних руководство старается избавиться, но современные девушки и сами не спешат надеть ярмо себе на шею, – заключил он тихонько.

Фёдор сильно волновался, оставшись с Катериной, потому как девушка его выделила и он хотел блистать. Он набрасывал тост за тостом, иногда бросая взгляд на красивый маникюр, на обтягивающую грудь футболку. И вот в процессе обсуждения, когда Фёдор процитировал несколько строчек из стихотворения Пушкина «К Чаадаеву» про имена, которые будут вписаны в историю, предлагая употребить эти строки в тексте выступления, где будет о том, как «Эльдорадо» вписало себя в эпоху перестройки на обломках коммунистического режима, Екатерина удивилась:

– Вроде клёвые стихи, а зачем на Пушкина большевики наезжали? Бросить в тюрягу хотели.

Фёдор удивлённо взглянул на девушку, но промолчал, постеснявшись поправить её…

Ещё через полчаса их совместной работы Катерина сообщила, что на празднование приедут гости из «М-видео» и необходимо как-то их отметить.

Фёдор с ходу предложил небольшую театральную сценку со свадьбой, где жених – «М-видео», невеста – «Эльдорадо», а будущая тёща – министр промышленности. Тёща, конечно, на стороне дочери.

– Катерин, а почему все девушки в вашем отделе не замужем? Во времена Пушкина замуж выходили в возрасте пятнадцати лет, – неожиданно перебил сам себя Фёдор.

И тут Катя выдала свою теорию брака. Она считает, что брак – это архаика, и ей мужчина нужен только для того, чтобы сделать ребёночка, а потом пусть проваливает и платит алименты. А тратить на него своё личное время она не хочет…

– Но ребёнок не будет полноценным человеком, он будет половиной.

– Сам ты половина, – парировала Катерина.

– А для кого тогда обтягивающие джинсы и яркая футболка? – удивился Фёдор.

– А для себя, – невозмутимо ответила Катя.

«Мне, конечно, нравится, когда верховодит девушка, но чувствовать себя одноразовой бритвой – это перебор».

Фёдор с трудом закончил факультативную работу, и с тех пор в бухгалтерии он не задерживался.

Позже, из обеденных разговоров, он понял, что большинство молодёжи, работающей по соседству, занято здоровым питанием, просмотром Инстаграма и тренировками в тренажёрных залах. А в тренажёрных залах обсуждались фотографии и здоровое питание. Круг замкнулся…

***

Из кухни послышался окрик матери, который вывел Фёдора из задумчивости. В несколько предыдущих минут уместились последние десять полупустых лет так называемой жизни, похожие на чёрно-белый лист с таблицей Excel, где в ячейки ставилось слово «прожито».

Он стряхнул с себя весь тираж воспоминаний, и, спрыгнув с подоконника, пошёл на кухню, где за компьютером работала мама.

– Опять ты в этом дурацком халате… – сказала она, не поднимая головы от клавиатуры.

– Мам, я снял квартиру, – выдавил из себя Фёдор. Надежда Алексеевна вскинула брови:

– В каком смысле «снял»?

Фёдор, потупив глаза и высматривая щель в полу, которую оставили ещё строители, выдал, будто пытался надуть воздушный шарик:

– У меня появилась девушка, и у неё есть ребёнок.

– Что?!.. Ну то, что у тебя появилась девушка, это нормально. Наконец-то. Дальше? – на полтона выше спросила мать. Она, видимо, начала понимать, что сейчас что-то рушится, и за этим обрушением её могут не услышать.

Фёдор интуитивно ощущал, что он сейчас, подобно своему отцу, отрывает одно из крыльев у летящей птицы. Птицей, конечно, была мама. Но если тогда, двадцать лет назад, с уходом отца непонятно что произошло – то ли оторвали крыло, то ли произошла линька и крыло само отпало, – то сегодняшняя ситуация сомнений не оставляла. Фёдор чувствовал себя живодёром.

– Я её люблю, – ещё тише продолжил он.

– Люби, кто тебе запрещает. Но разве сможет кто-нибудь заботиться о тебе так, как я? Да у неё ещё и ребёнок. С ума сойти. Ты же не просроченный товар на прилавке, у которого нет выбора.

– Во-первых, мне двадцать семь, а во-вторых, я её люблю, – чуть жёстче сказал Фёдор.

– Люби кого хочешь. Мог бы и раньше сказать, – лязгнул металл в голосе матери. – Борщ на плите. Ещё вспомнишь его, – заключила она и, поджав губы, опять села за компьютер. Она сдалась, не желая дальше разговаривать, и, как обычно, сдерживая эмоции.

Они, конечно, неоднократно обсуждали будущее сына – будущее известного культуролога, чему должна соответствовать и девушка. Надежда Алексеевна даже была готова пустить невестку в дом. Но одно дело – это сделать в теории, и Фёдор чувствовал это. Двадцать семь лет прожито вместе…

Фёдор быстро собрал две спортивных сумки со своими вещами и отправился на встречу с Еленой, девушкой, в которую он влюбился и с которой уже был готов провести оставшуюся (более яркую, как он надеялся) часть жизни. Он поехал к ней на такси, купив по пути на деньги, оставшиеся от зарплаты после оплаты квартиры, бутылку шампанского и коробку конфет. Хозяин жилья, упитанный и поэтому добрый малый, хотя и сбросил пятьсот рублей со стоимости аренды, но не облегчил жизнь Фёдору – половина его зарплаты улетучилась.

По пути от магазина до панельки, где жили родители предполагаемой невесты, Фёдор забыл про нервное напряжение, оставшееся от общения с матерью, и вспомнил последний месяц своей жизни.

***

Этот месяц в общем потоке времени выделялся так же, как был бы заметен фазан в курятнике. Свои чувства Фёдор надёжно скрывал дома, но внутри он ликовал. Не сказать, что он не любил курятину, ел он её с удовольствием, особенно когда мама готовила её с сыром, по-французски, но попробовать чего-то другого всегда хотелось.

Другое оставалось только в мыслях – с мамой ему жилось комфортно. Мужских дел в их простенькой квартире было немного, да и Надежда Алексеевна научилась нехитрым операциям по забиванию гвоздей и их извлечению самостоятельно. Было видно, что это доставляет ей удовольствие– она может выполнять основные мужские обязанности, чувствуя свою независимость, а сыну доверить их она не могла.

– Сэкономим на мужчине, которого нужно брать минимум на час, я в пятнадцать минут уложусь, – шутила Надежда Алексеевна, устанавливая на место плинтус. – Ты, Федь, скоро подрастёшь, вообще никто не понадобится.

Но помощь Фёдора со временем так и осталась на уровне мытья посуды да выбивания половиков. На уроках труда в школе ученики изучали изготовление скворечников на компьютерах. Фёдор усердно заколачивал виртуальным молотком виртуальные гвозди.

– А девочек, наверно, виртуально учат готовить. Вот заживёт будущая семейка, поедая компьютерный борщ, – шутил Фёдор.

С возрастом он всё больше чувствовал дискомфорт из-за своей половинчатости в постижении жизни. Его как будто отправили искать затерянное озеро в лесу, но выдали только половину карты, и у него никак не получалось совместить её с местностью. Да ещё этот сон, который снился Фёдору регулярно, уже пару лет, – про то, как они вместе с отцом, Петром Александровичем, идут вдвоём на яхте. И в какой-то момент начинается буря. Фёдор, находясь за штурвалом, напряжённо вглядывается в высокие пятиметровые волны, пытаясь разглядеть просвет в завесе дождя и брызг, плотно облегающей яхту. И в следующий момент он обнаруживал, что отец куда-то пропал и Фёдор остался один. Жуткий страх охватывал его, и Фёдор просыпался…

И вот однажды, в ничем не приметный июльский день, в отдел Фёдора пришла сотрудница одного из поставщиков, чтобы обсудить номенклатуру закупаемой техники. Точнее, не пришла, а впорхнула. Она была в лёгком голубом платье, невысокая, стройная, и при этом скорее некрасивая. Фёдор сразу почувствовал симпатию и какой-то уют, исходящий от неё, едва она заговорила. У него не было перед ней страха, и это стало судьбоносным.

Судьбоносным потому, что он решился познакомиться.

Она представилась:

– Леночка.

Перед Фёдором снова встал возвышенный образ Людочки из «Покровских ворот». Лена рассказывала про пересортицу в товаре, а Фёдору казалось, что она рассказывает детектив. И на этой романтической волне Фёдора понесло и забросило в самую гущу отношений.

Уже позже он узнал, что Леночка живёт с родителями и у неё есть ребёнок – двухлетний мальчик. Но Фёдору за общей эйфорией взаимности это было уже не так важно. Он почувствовал непривычное для себя чувство ответственности, да ещё и в двойном размере. Неожиданно для себя он начал открывать, что мир взаимоотношений с женщиной гораздо шире того, о чём он знал. Что настоящие поцелуи отличаются от материнских, которыми награждают, когда убегаешь в институт. Что его слушают не просто из вежливости, а даже не перебивают.

Уже через месяц они сговорились о том, чтобы вместе снять квартиру, а Елена возьмёт отпуск за свой счёт, пока они будут обживаться…

Фёдор очень волновался, когда подъезжал к дому, указанному Леной: он не был у её родителей в гостях и пока не спешил – волнений хватало и так. Он несколько ночей не спал, не зная, как это всё преподнести матери. А ещё и знакомство с родителями Лены – этого бы он уже не вынес…

«Только не сейчас», – на этой мысли его Леночка выпорхнула из подъезда и, как мотылёк на пламя, полетела к Фёдору. Василий, её сынок, еле поспевал за ней. Фёдор подбежал к Елене и подхватил две практически такие же, как у него, спортивные сумки с вещами. Это было символично. Она так же легко чмокнула его в губы и полетела дальше к машине. Фёдор с Василием семенили сзади.

Этот месяц, пока Елена была в отпуске, прошёл для Фёдора очень насыщенно. Он забыл про чтение, они даже сходили вместе с Василием на картинг и, измазавшись в масле, сделали брутальное совместное фото. Фёдор вкушал новую жизнь большими кусками, наслаждаясь каждым мгновением.

Все детали будущего дня Елена прорабатывала сама, и он только получал ценные указания. «Купить картошки, свёклы и вагон хорошего настроения. Поцеловать меня, и ты свободен», – у неё даже борщ напоминал материнский.

Они практически не ссорились, почти армейская материнская закалка Фёдора делала своё дело – он был педантом, не мог заснуть, если видел, что шторы неаккуратно задёрнуты. Они часами могли сидеть на самой типовой лавке во дворе типового дома в типовом районе, пока Василёк, как называла его Леночка, воевал в типовой песочнице. Мальчик был нелюдимым и чаще играл сам с собой, разговаривая одними созвучьями – ма, па, ми.

«Наверно, это следствие развода, но спрашивать об этом я пока не готов, может быть, позже».

Высотка, в которой они снимали квартиру, была в младенческом возрасте, ей миновало два года, и поэтому во дворе росли только худосочные деревца и куцый кустарник, с любопытством выглядывающий из-за невысокого забора. Хаос в посадках был таким же, как хаос в людях, которые притирались друг к другу, часто со скрипом. Кто-то пытался застолбить свою территорию, кто-то, подобно кустарнику, скромно смотрел на это. Но Фёдора это не тревожило. Он не был владельцем ни собаки, ни машины – основных причин конфликтов. Зато он обладал хорошей фантазией: Фёдор смешил Елену, додумывая биографии известных исторических персонажей, превращая их в шаржи.

Его всегда удивлял тот факт, что, с одной стороны, писатели, художники создавали произведения, вещающие о благонравии, с другой стороны, они жили кипучей личной и общественной жизнью, никак не связанной с монашеской отрешённостью.

– А я никогда не дрался… У нас в лицее это было не принято. Честно говоря, я и в походах особо не был. Пару раз в лагере, так там от нас спички прятали в сейфе.

И Фёдор вновь погружался в свои фантазии, пересказывая истории Николая Петровича о художнике Караваджо, который не пропускал ни одной уличной драки, о поэте Катулле, который стихами довёл до самоубийства свою невесту, о скульпторе Микеланджело, который скупил целый квартал в Риме и был неплохим рантье, при этом несколько лет он стоял на огромных лесах под потолком, задрав голову вверх и пронизывая взглядом потолок, высматривая сквозь плиту, гораздо выше, что-то такое, что позволяло ему расписывать потрясающими фресками Сикстинскую капеллу. Жизнь и творчество у этих людей мешались, и из этого настоя получались удивительные истории.

Лена слушала рассказы Фёдора, забывала про смартфон, про типовую скамейку, типовую высотку, погружаясь в женские грёзы.

Иногда Фёдор сбивался и перескакивал на собственные воспоминания.

В отличие от персонажей из прошлого, менеджеры

«Эльдорадо», которые окружали Фёдора, были более святые, чем средневековые персоны: они шли с работы в тренажёрный зал, потом смотрели дома телевизор, ложились спать – чем не монашеская жизнь. Они не совершали преступлений, ни больших, ни малых. И в этом месте у Фёдора происходил мысленный ступор: с монахами менеджеры у него никак не ассоциировались. Все их фрески представляли собой роспись таблиц Excel. Это напоминало современную компьютерную игру для детей, где было необходимо раскрасить картину заведомо известными красками, и нужно только нажимать на соответствующие клавиши. Виртуальный мир, в котором сотрудники Фёдора могли проявить себя, могли высказать своё мнение и при этом иметь минимум ответственности, напоминал ему большую игру для взрослых.

– Мы дети! А дети очень любят играть и не любят ответственности. А в игре всегда возможна перезагрузка, и начинаешь как с чистого листа… – сожалел Фёдор.

Когда об этом несоответствии внешнего и внутреннего ещё год назад он рассказал маме, то Надежда Алексеевна объяснила эти парадоксы векторами приложения сил.

– Все рождаются Катуллами, но, видимо, неверно направив свои усилия и идя против своей природы, они погасили свои врождённые таланты, – отвлекалась она от клавиатуры. – А представь, если все будут Микеланджело. Зрители тоже нужны. Другое дело, что этот зритель может, вернувшись домой, включить фантазию и сделать новый салат. По-моему, неплохая идея, марш на кухню.

– Мам, но я не вижу Катуллов совсем и, в первую очередь, я не вижу его в зеркале. Уж он-то точно не слушался свою маму.

– Слава богу, что ты не Катулл.

С мамой они несколько раз созванивались, Фёдор на волне своей увлечённости боялся с ней видеться, надеясь, что стерпится – слюбится, что она в конце концов подружится с невесткой и привыкнет жить одна. Да и ему хотелось почувствовать себя справившимся с новой ролью.

По телефону мать не показывала своей опустошённости, и только сарказм выдавал её.

– Борщ, говоришь, такой же?.. Ну-ну, посмотрим, что будет, когда она коготки выпустит.

– Мам, я люблю её.

– Ладно, приходите как-нибудь в гости, – смирилась она, но Фёдор не спешил воспользоваться приглашением.

***

В один из ещё тёплых октябрьских дней, когда Фёдор составлял квартальный отчёт, пытаясь как-то исправить соотношение не радующих показателей – квартал был убыточным, – на его мобильном телефоне прозвучал сигнал вызова.

В кабинете посерело, видимо, солнце прикрыла случайная туча. Воздух приобрёл металлический оттенок.

– Здравствуйте. Меня зовут Александр, я бы хотел с вами встретиться. Дело в том, что вы живёте с чужой женой, – пролилось из телефона.

– В смысле? – растерялся Фёдор.

– В самом прямом, у Лены есть семья – муж и сын.

– Я ничего про это не знаю, а вы кто? – холодок сомнения заставлял медленно проговаривать слова.

– Он самый! Её муж! Давайте встретимся. Предлагаю через полчаса в кофейне вашего торгового центра.

– Хорошо, – Фёдор замешкался, но всё-таки включился, проговорив это бесцветное «хорошо». Собеседник «повесил трубку», оставив Фёдора, ещё ничего не понимающего, но чувствующего: произошло что-то ужасное.

Гравюра семейной идиллии – слепок последнего месяца – резко потемнела. Ноги отказывались слушаться, превратившись в бесформенную массу.

«Может, какой-то прежний друг Елены мстит ей», – подумалось Фёдору.

Но он понимал, что гадать смысла нет, и поковылял навстречу судьбе.

Придя в кафе «Чиполлино» раньше срока, Фёдор сел у входа, чтобы быть на виду у персонала. Мало ли что… Он заказал свежевыжатый сок – мама всегда по утрам делала такой. Фёдор сидел, сильно прижав колени друг к другу, и наблюдал за официантом.

В кафе было пусто и ничего не происходило. Время тянулось так, будто Фёдор пил не сок, а кисель, да ещё и через трубочку.

– Ещё раз здравствуйте, – прозвучал неожиданно голос сбоку.

Фёдор вздрогнул и резко отпрянул – рядом с ним стоял мужчина лет тридцати, с бородой, но без усов, как было модно. Он был невысокий, коренастый, в костюме цвета хаки.

«Может, охотник», – подумал Фёдор, не понимая, как тот вошёл: вход был всё время в поле его зрения.

– Вы правда муж Елены? – спросил Фёдор просто потому, что должен был что-то спросить.

– Да, и уже пять лет, – на тон выше ответил тот, садясь в кресло.

Фёдор молчал.

– Тот самый Александр, – процедил гость и, демонстративно взяв меню, начал его изучать.

Затем, видимо, собравшись с мыслями, сказал:

– Месяц назад жена сказала, что поехала с ребёнком в санаторий в соседнюю область, телефон отключила, якобы там нет связи. Ну я же нормальный, я поверил ей, а позавчера иду мимо садика, встречаю нашу воспитательницу Светлану Васильевну, а она мне: «Вы за Василием? Так его ваша супруга с каким-то мужчиной забрали». Вот уж реально прогулялся. Освободился на свою голову пораньше, у нас в ресторане электричество отключили… Я официант. Позвонил её родителям, они не в теме. Пришлось заехать к её близкой подруге Ксюхе и всё выяснить. Остальное – дело техники. Как, не пойму, Ленка зашугала Василия, он ведь всё равно понемногу лепечет… Ну вот. Теперь ваша очередь, – подытожил после паузы Александр, зло посмотрев на Фёдора.

– Да уж… Я её люблю. Вы для меня как снег на голову, я такого даже представить не мог. И, конечно, если бы знал… Иногда Василий в игровом порыве скажет: «Папа, папа», но я не придавал этому значения, думал, что по возрасту положено. А Лена ни единым жестом не выдала своего замужества, – выпалил Фёдор.

Правда была настолько невероятной, настолько жизненной, что он не мог усомниться в ней. Он не мог ничего возразить и чувствовал себя как нашкодивший мальчик перед строгим дяденькой.

– Она вообще творческий человек, может, за это и люблю. Вроде особо и нечего любить, внешне как серый мышонок. Но есть в ней сила, думал, буду с надёжным тылом. Я ведь частенько отлучался из дома, я заядлый рыбак. Теперь не знаю, чего и думать, – Александр практически исповедовался.

Захваченный чувством странного единения с чужим человеком, Фёдор уточнил:

– Может, вы ссорились?

– Как все. Она хотела верховодить. Давала указания. Но я хоть и маленький человек, а спуску не дам. Главный в семье – мужчина. Если у нас затягивалась ссора, я собирал удочки и уходил на рыбалку… Помню себя маленьким, как сквозь мутное стекло… Не хочу, чтобы Васька так же, как и я, с завистью смотрел на чужих пап. Мой разбился, альпинистом был. Мне хоть повезло, к рыбалке сосед приучил.

Пока Александр говорил, Фёдор всё больше и больше уходил в себя.

Ему вспомнились вечера с Леной, чёткие указания – что порезать, где протереть, куда поставить. Фёдор неукоснительно выполнял её инструкции, особого сопротивления они не вызывали. Но представить в этой небольшой, но сильной женщине такого двурушничества он не мог.

«Может, это не любовь, может, я пиявка, отпал от одной женщины в надежде на что-то новое и по отсутствию опыта присосался к другой, я и не умею ничего, кроме того, как прихлёбывать?» – горько усмехнулся Фёдор про себя, а вслух сказал:

– Да. А мне нравилось её руководство. Вы мне позволите поехать домой и попрощаться с Леной?

– Да, валяйте. Не знаю, чего я хотел от этой встречи, думал, увижу мачо. Думал, будет скандал, может, драка. Ну хоть как-то стресс выпустить. А здесь вы, ни то ни сё. Что она нашла в вас? Через меня много людей проходит, теперь всё больше «планктон», куда течение, туда и он… Мне-то теперь что делать? – грудным отрешённым голосом простонал Александр.

В этот момент официант, убирая пустой стакан, нечаянно наступил ему на ногу. Рука Александра молниеносно, профессиональной рыбацкой подсечкой, ухватила того за рукав и развернула.

– Внимательнее! «Официант» звучит гордо, – выдохнул он, встал и пошёл прочь, затем развернулся, подошёл снова к столу и бросил сто рублей. – Официанту на чай, за неудобства… И всё же я её люблю, – бросил он на прощанье.

***

Фёдор поехал домой на такси. Достав последние деньги, он подумал: «Ни денег, ни невесты, я, наверное, юродивый. Хотя Александр пострадал больше. Всё циклично. Но что теперь делать?.. Нужно добраться до дома, там разберёмся.

А я только за квартиру заплатил. Впустую. Но что она скажет?» – крутилось в голове Фёдора.

Когда он шёл от такси к подъезду, его ноги утопали в пожухлой листве. Фёдор шёл, со злостью распинывая листья. И вдруг, с очередным порывом ветра, горсть листьев кто-то невидимый нагло бросил ему в лицо.

«Из одного болота вылез, в другое влез, зато уж влип так влип!»

Фёдор своим ключом открыл дверь и встал на пороге. Сил идти дальше не было. Квартира из чего-то уже родного преобразилась в казённое, неуютное жилище. Он стоял и боялся обнаружить чужую женщину, но ещё больше он боялся того, что рассказ Александра окажется правдой. Елена, в липнущем халатике, впорхнула в коридор.

– Ты что так рано?

– Лен, а ты замужем? Я никогда не видел твой паспорт, – вопросом на вопрос ответил Фёдор.

Птичку сбили на лету. Елена моментально из шустрой сойки превратилась в потрёпанную ворону. Голос пропитался медью.

– Пойдём на кухню.

Лена, сжавшись, села на табурет и, обдёргивая кутикулы на ногтях, продолжила:

– Ты всё неправильно понял… Молодая была, глупая… Первое время была влюблена. Он играл на гитаре, был душой компании… Я и рассчитывать не могла, что я со своей внешностью заполучу такого парня. Год ходила – голова выше облаков от гордости. А потом, особенно когда родился сын, всё изменилось. Он главный. Всё в доме решает он. Не дай бог, у него не будет чистых носков. А я так не могу. У нас в доме всегда главной была мама. Хотя отца я больше любила. И вот однажды моя подруга рассказала мне про теорию сонаправленности семей. То есть счастье в семье возможно, только если и муж и жена жили в семьях, где главным был один и тот же родитель – либо мама, либо папа. У моего-то хотя семья неполная, безотцовщина, но мать его воспитывала в таком духе, что главный в семье мужчина, что он всё решает… Так он королём и шёл по жизни. Теперь вот королевствует у себя в баре. В общем, у нас с ним разнонаправленность. А однажды он замахнулся на меня… Ну я и решила провести эксперимент, проверить теорию сонаправленности, пожить с кем-нибудь, кто мне соответствует. Тут ты подвернулся. У тебя мама главная… Я… Я… Я не то хотела сказать. Я не хотела тебя обманывать. Ты мне пон… понравился, – начала заикаться Лена.

Её взгляд блуждал по кухне, остановившись наконец на собственных руках; по ее пальцу бежала кровь от сдёрнутого заусенца.

– Давай ещё раз попробуем, – голос Лены вдруг преобразился из скрипучего в звенящий, в голос, не терпящий возражений. И это преображение дало толчок лавине:

– Начинать со вранья! Какой расчёт! Я думал услышать самые экзотические объяснения, но тут… Я так тебе верил!.. Ты так на меня смотрела. Теперь понятно твоё предложение пожить вместе, а ведь простой фразы «я тебя люблю» я ещё не слышал. Я-то думал, что это нормально, что ещё не время. А оказывается, я – простая морская свинка. Могу попрыгать, могу поприседать. Немного корма, и я доволен. Уходи. Твой муж ждёт тебя, он тебя любит. Желания с ним ещё раз встречаться у меня нет.

– Я боюсь его, Федя, и к родителям мне нельзя, они живут в Норильске. Федя, мне хорошо с тобой, – Елена взяла руку Фёдора и пыталась заглянуть в его глаза, но он вырвал руку.

– Ты же от них вышла, когда я тебя встретил с сумками?! – воскликнул Фёдор.

– Нет. Это был дом моей подруги Ксении, – ответила Лена, сжавшись окончательно.

– Понятно теперь, откуда телефон у Александра. Я всё-таки свинка. Мы в театре. Прекрасный сюжет. Я морская свинка! – содрогаясь и не понимая, не своим голосом, уже истерил Фёдор. – Уходи, – повторил он.

В этот раз Фёдор собрал сумки ещё быстрее. Он толкал в них всё без разбору, не замечая, что укладывает туда и свои футболки. Фёдор не мог собраться с мыслями, не понимая, как это всё было возможно. Елена сидела на кухне и тихонько постанывала, словно раненый зверёк.

Фёдор весь сжался от прозвучавшего телефонного звонка.

«У него же есть мой номер», – мысль парализовала его. Но он сумел рассмотреть высветившийся номер такси и смог выйти из оцепенения.

– Пойдём, – тем же чужим голосом бросил Фёдор.

Он усадил Лену в машину, кивнул и пошёл обратно в подъезд. Подходя к подъездной двери, он вдруг словно впервые заметил всю ущербность их двора.

«Какие декорации, таков и финал», – с горечью подумал Фёдор.

Спектакль закончился, декорации, ещё недавно живые, светящиеся под светом софитов, вдруг враз потускнели – жизнь ушла из них. Фёдор сел на лавку, на которой они с Леной провели множество часов, и провёл рукой по картинкам, нарисованным местными детьми, и надписям, одна из которых гласила: «Маша + Саша = любовь». Он ещё раз потрогал надпись.

«Любил ли я её?» – этот простой вопрос поставил Фёдора в тупик. Он вспомнил, как причитал о том, что они, живя вместе, не говорили о взаимных чувствах.

«Но ведь и я не спрашивал. Во мне нет жизни! Я, как барашек, пошёл за пастухом. А Александр сам пастух. И отец мой, наверное, пастух. Мама. Это она меня превратила в барашка», – эта мысль повергла Фёдора в отчаяние.

Рушились остатки привычного мира. Фёдор встал сам не свой и пошёл домой. Ему было необходимо остаться одному и попробовать собрать весь этот несуразный пазл.

Вернувшись, он разогрел чайник, бросил прямо туда заварки и закипятил его вновь, решив, что попробует сделать себе чифир. Он слышал, что этот напиток прочищает сознание.

«Домой возвращаться нельзя, что я скажу матери? Она затюкает меня окончательно. Квартиру в одиночку мне не осилить, на половину зарплаты я не проживу. Какие ещё варианты?.. Ты не о том… Ты не о том думаешь. Как там сейчас Лена? Она не виновата, это я – морская свинка или барашек. А какой стресс для Васьки?»

Хотя мальчишка был нелюдимым, Фёдор привязался к нему. Фёдор чувствовал себя значительным в собственных глазах, покупая для Васи гостинцы. А после возвращения домой он любил с ним разложить конструктор «Лего», катать машинки и представлять себя гонщиком «Формулы-1».

«Какие гонки, какой Катулл? Я такой же ребёнок, как и Васька. Нет, я хуже, я пустое место», – Фёдор соскочил с табуретки и начал наматывать круги по кухне, затем резко сел, обхватил голову руками и застонал.

«А может, Александр действительно агрессивен? Нет, непохоже. Это Лена свой бред выдаёт за реальность. Но после всего реальность не сильно отличается от бреда».

Мысли расползались, реакция на чифир была обратная. Видимо, расслабившись после такого напряжённого дня, Фёдор начал расплываться. Он добрёл до дивана, прилёг, не разбирая его, и задремал.

«Как было хорошо с мамой… Может, к отцу?.. Как мне его не хватает…» – пробилась последняя мысль сквозь дрёму.

Спал Фёдор очень беспокойно. То ему снилось, как Елена и Александр скачут в ритуальном танце над телом поверженного воина, а внимательно всмотревшись, он обнаружил, что этот воин – он сам. То они с Леной убегали по джунглям от индейцев, а вождём племени был Александр. И в решающем поединке один на один Александр зверски вырывает у Фёдора сердце и вручает его Елене.

Уже утром неожиданный звонок вывел Фёдора из полузабытья.

– Федь, у тебя всё хорошо? Мне сон приснился, – услышал он почти забытый отцовский голос.

– Так себе. Откуда у тебя мой номер? – спросил Фёдор.

– Мать дала, хотя сперва отругала за ранний звонок.

Приезжай, поговорим.

– Приеду, – совершенно неожиданно для себя сказал Фёдор.

– Хорошо, я буду ждать. Как добираться, помнишь?

– Ага, – прошептал Фёдор.

Дорога в такси на автовокзал была короткой, ещё не все светофоры были включены. Рассвет только начал выпускать свои щупальца из норы, огибая монолиты зданий, просачиваясь сквозь остовы деревьев. Они стояли, уже почти полностью освобождённые от листьев. И ветер теперь не мог их пригнуть к земле, но и жизни в них не было тоже. Когда Фёдор сел в пригородный автобус, то смог полностью отдаться своим мыслям.

«Всего два месяца назад я сидел на подоконнике у матери, а сколько всего с тех пор прошло, по ощущениям – как вся предыдущая жизнь. Одно дело сбросить старое, другое – что-то вырастить новое. Сбросил, блин. Но почему же я такой невезучий? Может, у нас род такой, прóклятый. Отец ведь тоже один», – думал Фёдор.

«Какой он, отец? Деспот, слабый человек, алкоголик?» Мысли об отце захлестнули его, они перемежались с воспоминаниями о материнской горечи: «Да он алкоголик. Придёт вечером подвыпивший, ему хорошо и ещё поговорить нужно, пофилософствовать, а у меня стирка, глажка».

Он вспоминал мамины рассказы, как она выгнала отца, когда терпеть уже не было мочи. Ему особенно-то идти было некуда, поэтому он уехал в деревню, где когда-то жили его родители. Дед Фёдора погиб на охоте, ушёл на болота и не вернулся.

«Умер мужчиной, мне бы так, – размышлял Фёдор, пытаясь представить несчастный случай. – Может, болото засосало, а может, дробью другого охотника сразило».

Бабушки не стало, когда Фёдор только начал на горшок садиться. Может, отец, потеряв мать, и запил: они были очень близки. Фёдор хранил единственное фото бабушки, на котором они с отцом стоят на Карловом мосту в Праге, и она в смешном платке с вышитыми кошечками оперлась на каменный парапет. Отцу на фотографии лет двенадцать. И там же, рядом, напёрсточники пытались поправить своё финансовое положение за счёт неопытных туристов… Бабушку в том году премировали турпутёвкой в Чехословакию.

«Кстати, родители-то мои тоже разнонаправленные. Отец как-то проговорился, что воспитывался в русской традиции – главный в семье мужчина. Мать жаловалась: ”медленный, как тюлень, а туда же – командовать“. Может, отец не такой уж и плохой, может, дело в другом – в эмансипации. Но ведь и женщины не виноваты, родившись в такой век».

Он снова вспомнил Катерину, которой мужчина нужен только для оплаты алиментов, Лену, которой нужно верховодить в семье. И маму, которая, видимо, находилась где-то посередине. «Что же изменилось в последнее время: женщины возмужали или мужчины помельчали?.. Разбойников нет, диких зверей тоже, даже розетку прикрутить, и то – пожалуйста, мужчина на час. Но ведь и отец тоже был хорош!» Фёдору вспомнилось, как отцу выговаривала учительница, когда тот пришёл на линейку первого сентября подвыпившим. Мама его выгнала из школы, а потом и из жизни. Вспомнилось и обратное: как на шестнадцатилетие Фёдора отец пришёл трезвым, рассказывал, что начал новую жизнь. Что-то типа коммуны они там образовали, чтобы жить своим хозяйством, жаловался, что на алименты пока всё равно денег нет. Фёдора его сельскохозяйственные фантазии не заинтересовали. У Фёдора вся жизнь впереди, надеялся стать Булгаковым, а отец там подсолнечник выращивает, ладно хоть не кукурузу.

Вспомнилось, что последний раз они виделись два года назад. Отец тогда был забавный, борода до пояса, не иначе былинный герой. Фёдор поехал к нему в гости. Интересно стало посмотреть, как они в этой коммуне живут практически без денег, только своим хозяйством, помогают друг другу. Серенько, конечно, но впечатлило. Сила от отца исходила необычная.

«Надо же, технарь, а пошёл преподавать в своей коммуне математику и физику!»

Фёдор тогда вернулся домой и быстро забыл про этих странных людей. Но с тех пор ему начали сниться сны про их с отцом совместное плавание на яхте и про то, что в самый ответственный момент он остаётся один…

***

Автобус, не притормаживая, пролетел по всем рытвинам центральной дороги в селении и завернул к автовокзалу. Домишки, стоящие вдоль улицы, приоткрыли глаза от удивления – это бабки распахнули ставни. Хотя автобус проезжал здесь каждый день в одно и то же время, его появление для селения было событием. Деревня потихоньку дряхлела, молодёжь, словно ручей, утекала в центр. Мама как-то сказала, что это неминуемо, что листья на дереве так же тянутся к поверхности кроны. Те, что остаются внутри, частенько засыхают.

Фёдор постучал в калитку кольцом, висящим на щеколде, и услышал далёкий скрип половиц – видимо, отец стоял на крыльце.

– Заходи, там открыто, я не запираюсь, – пробасил отец. Они сухо поздоровались и прошли в дом. Отец не изменился с последней встречи, борода и усы скрывали все морщины, глаза светились здоровым оптимизмом.

– Я уже разложился на веранде, ждал тебя. Чаю или чего посущественней? – спросил Пётр Александрович.

– Я не пью, – стушевался Фёдор.

– Я тоже, но в особых случаях стоит. Легче будет почувствовать родство. Язык нужно расшевелить, мысли из загона на свободу выпустить. Иногда сам себе удивляешься, что из этого получается.

После третьей рюмки Фёдор уже не сдерживал эмоций:

– Папа, она же со мной как с вещью – взяла поносить, напрокат. А потом назад сдать. Можно и без оплаты.

– Женщины – необъяснимые существа! Может, это просчёт, а может, эмоции подвели, предположить невозможно, – пытался сбавить обороты Пётр Александрович.

– Но ведь уважения ни на грош. Увидела, что я тряпка, и давай протирать мной свои туфли. Я теперь даже представить не могу – была ли там хоть доля искренности? Я всю зарплату на неё с Васей тратил.

Отец пытался объяснить, что вся жизнь – это симбиоз, взаимовыгодное сосуществование, а семья – это один из его видов. Что в современном мире вопрос выживания уже не стоит так остро, как в прошлом, и поэтому женщины не нуждаются так сильно в мужчинах. Что сейчас формируются новые семейные принципы и ценности, которые будут определять семью в новом столетии. Хотя они у себя в коммуне живут на старых основаниях – это не хорошо и не плохо, это осознанный выбор людей, живущих здесь.

– Вот ты говоришь про сонаправленность в семье, доля истины в этом есть – основные жизненные принципы должны быть сонаправлены. А закладывает их тот, кто в семье пользуется максимальным уважением. Отсюда и кажущаяся важность того, кто был главным в семье супруга. Но в любом случае правит любовь, – неожиданно резко перескочил отец.

Он заговорил про то, что, если есть хотя бы односторонняя любовь – это уже от Бога, не просто животное прозябание, за такую держаться надо. В итоге более счастливым оказывается тот, кто любит.

– Поэтому, если ты её любил и если у вас вдруг бы всё сложилось, то ты, независимо от её чувств, находился бы в более достойном положении. Хотя, конечно, осознавать это тяжело, и часто приходится метаться в болезненном сомнении. Но в этом метании человек творит, это метание и есть основная жизненная сила, вдохновляющая писателей и художников. В этом состоянии они влюбляются в собственное произведение, а без любви к нему родиться может только графомания, хоть поэтическая, хоть художественная. А к особо удачливым нисходит взаимная любовь, но это уже больше из романов. Хотя нет-нет да и случается такое и в жизни, – смягчил острую горечь Пётр Александрович. – Чаще, правда, случается, что один продолжает до конца жизни любить, а другой перешагнёт через вторую половину, и что-то новое ему подавай, – добавилась нота пессимизма в оптимистической трагедии. Было видно, что отец вспомнил что-то своё.

– Не за что меня любить, я пустота! Никем не стал, ничего не построил, ничего не посадил и роман не написал, – вновь перебил Фёдор.

– Во-первых, рановато клеймо ставить, во-вторых, важно не что, а как. Женщины чувствуют внутреннюю силу, даже если ты официант. Вспомни героя книги «Дети Арбата» Сашу Панкратова, когда он шёл по рынку в сибирском городишке, и, увидев еврея, торгующего шнурками, удивился: «Как – ты еврей, и торгуешь шнурками?» Тот ответил:

«Не важно чем, важно как». Ну и, конечно, на юмор да на гитару женщины идут, как мореплаватель за луной. Но этого часто оказывается мало, как и у твоих Александра и Елены. А все эти теории про сонаправленность от лукавого, они нужны там, где нет любви. Только она превращает цепи в цветы, а обязательства – в летящие качели…

– Ты вот так всё хорошо складываешь, а сам-то чего с мамой не смог?..

– Если бы молодость знала… Ну, и действие равно противодействию – третий закон Ньютона. Мужику грубо противостоять нельзя. Многие женщины потеряли свою гибкость, обтекаемость, предпочитают семейному творчеству работу. Умные женщины как в айкидо – давление мужчины в свою силу оборачивают, но незаметно… Ну ладно, ты можешь ещё посидеть, и ложись поспи, а мне надо пойти удобрения разбросать.

– Ты же учительствуешь.

– Это в городе всё только в теории, а здесь нужно применять свои знания ежечасно.

Отец переоделся и вышел из дому. Фёдор вновь почувствовал себя оставшимся на яхте в одиночестве во время шторма.

«Куда ни кинь, везде клин. Какие, к чёрту, шнурки? Я даже готовить не научился. Пустота, абсолютная пустота, – Фёдор одним залпом замахнул полстакана водки. – Правильно сказала Катерина. Такие, как я, нужны, чтобы заделать ребёнка, а потом платить алименты, и лучше бы и носа не показывать. Иначе можно ребёнка испортить. Я могу только всё портить! Я всё порчу…» – поплыл Фёдор.

Он перебрался от стола к дивану, прихватив стакан, бутылку и яблоко. Чёткость в картине комнаты пропала, и он лёг.

– Двадцать семь лет! У Лермонтова к этому возрасту уже целая библиотека. И даже он понял бессмысленность существования. Где же мне найти Мартынова? Разве что Александра, – прошептал Фёдор и уже как воду выпил ещё полстакана.

«Художник Караваджо на моём месте не стал бы церемониться с Александром. Ведь Елена поменяла его на меня. Значит, в этом поединке я победил, и женщина предпочла меня. Но я испугался закончить поединок, точнее говоря, я даже не подумал о том, что его можно было закончить по-другому. Это слабость или деликатность?.. Значит, я не любил Елену, и, если бы не Александр, я бы мог так прожить без любви всю жизнь. И, как говорит отец, я был бы графоманом любви. И не только любви. Я графоман самой жизни…»

Его блуждающий, уже не очень осмысленный взгляд остановился на альпинистском шнуре, приготовленном для каких-то садовых надобностей.

– Я должен совершить какой-то поступок. Если я не могу совершить ничего значительного, тогда нужно совершить что-то значимое, и Александра сюда нечего приплетать! – громко вслух почти крикнул Фёдор.

Он неуверенно сел, мысли роились, накладываясь одна на другую, выхода не находилось. Но сквозь них одна шальная натягивалась подобно тетиве лука, и, когда она начала расправляться, Фёдор оттолкнулся от дивана и почти побежал к столу.

– Я на что-то способен… – Фёдор сосредоточился, взял нож, вернулся к дивану и отрезал часть репшнура.

Принёс стул, встал на него и привязал верёвку к торчащей неспиленной балке, затем закрепил петлю у себя на шее. Две мысли одновременно вытеснили остальные: одна, щекотавшая нервы, забавляла его – он хотел представить себя со стороны, другая: «А вдруг!» – наполняла сердце ужасом. Он пожалел, что нет зеркала, повернулся вокруг своей оси, ища окно, и в этот момент покачнулся, не удержался и повис.

Фёдор моментально протрезвел. Пытаясь ногами нащупать стул, он начал отчаянно выбрасывать ноги в сторону и нечаянно сбил его. Тогда он изо всех сил потянулся на шнуре вверх к балке, но сил хватило только на то, чтобы приподняться на десяток сантиметров. Пытался закричать, но только поток воздуха и слюней вырвались из сдавленного горла, не произведя сколько-нибудь значительного шума. Фёдор почувствовал, что волна накрывает его яхту по самые краспицы, воздуха не хватало, солёная вода проникла в лёгкие. Он представил себя известным мореплавателем, идущим в северных широтах во время шторма. Он знал, что его будут помнить и о нём напишут в романах. Ему уже не было страшно. Он отпустил штурвал и отдался стихии.

Его швыряло из стороны в сторону, переворачивая и крутя. Ещё несколько секунд, и следующая волна залила трюм, и яхта начала тонуть. Погружаясь вместе с ней в чёрную глубину, он вдруг увидел вдалеке что-то колышущееся, оно отличалось от общего фона в более светлую сторону, по нему пробегали мелкие, быстрые, еле заметные огоньки. Оно становилось всё больше и больше, пока не заполнило собой всё пространство вокруг. Эта субстанция была целой, невозможно было бы представить, чтобы она начала как-нибудь дробиться. Она была монолитной, но в то же время изменчивой.

В последний момент, когда Фёдор должен был упасть в эту массу и поглотиться ею, он вдруг остановился и завис перед нею. Он пытался её рассмотреть, но она настолько быстро меняла свою структуру, что его рука сама потянулась на свет. Казалось, что граница этой субстанции где-то рядом, но она как будто ускользала из-под руки. И в тот момент, когда Фёдор нагнал огоньки и коснулся их, его сотрясло от электрического разряда и он вздохнул полной грудью.

Открыв глаза, он вновь оказался в комнате отца, лежащим на тахте, а над ним в оцепенении стояла девушка с широко раскрытыми глазами. Фёдор сделал ещё несколько мощных глотков воздуха, вспомнил, что произошло, и прошептал:

– Вы, наверно, ангел?

– Нет, я Катя. Как вы себя чувствуете? – с волнением в голосе спросила она.

– Жутко болит голова, а в остальном сносно. Я вижу вас нечётко, у вас как будто нимб над головой, – продолжал шептать Фёдор, рассматривая, как каштановые волосы Катерины светятся на фоне потолка.

– Это солнце садится, – и тут же без перехода: – Как ты мог?! – Катя от волнения перешла на «ты». Потом опять вспомнила о вежливом «вы». – Вас Пётр Александрович из петли вытащил. Его тут чуть кондрашка не хватила. Он сделал вам искусственное дыхание, и, когда вы начали приходить в себя, убежал за доктором.

– А вы тут как? – прошелестел Фёдор.

– А я в нашей школе первый год биологию и химию преподаю. Школа, конечно, одно название, но зато никакого формализма, сами программу составляем, у меня два класса по семь учеников, – пояснила Катерина, несколько успокоившись. Было видно, как она загорелась при слове «школа». – А Пётр Александрович мне помогает программу на следующую четверть составить, ну мы и пришли оформить всё на бумаге, а тут вы! – добавила она, прояснив картину до конца.

– Ясно.

Фёдор вдруг осознал, что он только что случайно избежал смерти, которой он, с одной стороны, жаждал, но когда та опалила его, то стало ясно, что все его счёты с жизнью смехотворны и несущественны. Что он ещё ничего в жизни не понял, и что у Лермонтова наверняка были более весомые причины для того, чтобы порвать с нею.

– Катя, а вы бы хотели воспитывать своего ребёнка одна или с мужем? – ошарашил девушку Фёдор всё ещё шёпотом.

– Конечно с мужем, что за идиотский вопрос?! А вы это к чему? – осознала нелепость вопроса Катерина.

– Чур меня, – выдавил Фёдор, откинувшись на подушку.

И в этот момент раздался скрип половиц, и в комнату вбежали двое мужчин – отец и такой же бородатый, неопределённого возраста доктор. Отец кинулся к Фёдору, прижал его, как самое дорогое, к себе и тоже прошептал:

– Сын! Ты мой сын! Я подумал, что второй раз тебя потерял. Я ведь тоже, когда мы с твоей мамой расстались, чуть… Но не решился… А ты силён, я в тебе такой силы не ожидал. Как ты себя чувствуешь?

– Пап, я нечаянно, я только хотел представить. А чувствую себя уже нормально, да разве можно в компании солнечной Катерины чувствовать себя плохо? – закашлялся Фёдор, пытаясь через силу пошутить.

Он посмотрел на отца, сжал, насколько мог крепко, его руку в своей ладони и подумал о том, что теперь на яхте их будет всегда двое, а может, и больше.

«Шнурки так шнурки, надо с чего-то начинать. Семь учеников для урока литературы – это неплохо. Возможно, я не в том направлении двигался и здесь найду кого-нибудь сонаправленного со мной».