Данная схема (фрактал эволюции) может рассматриваться как базовая для эволюции произвольных феноменов и ноуменов, косвенно и в общих чертах описанная Бергсоном (см. выше). Например, она может демонстрировать образование природных таксонов. Гипотетически мы можем поместить в эту схему существование некоторого вида животных A. В определённый момент, например, из-за нехватки ресурсов, наступает точка бифуркации a, и часть вида перемещается в другую географическую точку, образуя новый вид. Тогда вид A распадается на два подвида B и C, которые, эволюционируя, достигнут собственных точек бифуркации b и c. Но для образования новых видов мало изолирующих механизмов географической разделённости вида, – необходимо применение памяти, как достаточное условие синтеза.

Таким образом, в синтезе, кроме текущей ситуации хаоса, в которой оказался данный вид, участвует память, благодаря чему на разных ветвях эволюции могут образовываться схожие эволюционные паттерны. Один из таких ярких примеров описал Бергсон: «глаз морского гребешка, как и наш глаз, имеет сетчатую оболочку, роговую оболочку, хрусталик с ячеистой структурой. В нём можно заметить даже то специфическое смещение элементов сетчатки, которое вообще встречается у беспозвоночных. Конечно, можно спорить о происхождении моллюсков, но какого бы взгляда ни придерживаться, всё же никто не будет оспаривать, что моллюски и позвоночные отделились от общего ствола задолго до появления столь сложного глаза, как глаз морского гребешка» [2, с. 53]. Описанный Бергсоном горизонтальный перенос изображён на рис. 2 под цифрой 2. Предварительно, до биологической верификации, можно предположить, что переносчиком такой горизонтальной памяти являются вирусы, что было обнаружено Линн Маргулис.

Как мы указывали выше, синтез всегда локально нарушает принцип наименьшего действия, поскольку в такой момент происходит преодоление некоторого энергетического барьера. Ведь из квантовой электродинамики известно, что закон сохранения энергии также локально нарушается в момент актуализации (синтеза) виртуальных частиц. Мы уже указывали на сходную парадоксальность метафоры – с одной стороны, её применение нарушает законы экономии языка, поскольку встраивание метафоры в контекст всегда затратно, с другой стороны, использование метафоры производит информационный взрыв, уплотняя текст, выводя его на новый уровень экономии, выполняя глобально принцип наименьшего действия. «Если рефлексия заставляет нас выбирать и освещать только некоторые элементы ситуации, то бесконечная всепроникающая особенность, присущая опыту, связывает все завершённые элементы, все объекты, наличие которых мы сознаём, превращая их в единое целое» [22, с. 147]. Использование метафоры прерывает линейность мысли, разрывает её, синтезируя новую структуру, и уже следующий текст, согласно рис. 1, адаптирует новую структуру к памяти предыдущего.

Основания такой нелинейности хорошо видны на рис. 2., когда кажущаяся линейность достаточно быстро спутывается различными вертикальными и горизонтальными зацикливаниями (вложениями), обозначенными как переходы 1 и 2. Например, такое обычное категориальное понятие, как металл, расслаивается на пучки качеств: цвета, мягкости, прочности и т.д. Но эти свойства не являются полностью независимыми, поэтому могут сцепляться друг с другом (твёрдость может зависеть от цвета). Таким образом, эволюция одного пучка искажает картину другого пучка. Исходя из этого, нелинейность процесса возникает на очень короткое время – в момент синтеза в структуре образуется «когнитивная брешь», в которую может произойти инъекция структур из другой линии эволюции или из другого её масштаба, формируя семантический фрактал, что в дальнейшем эксплицируют метафоры.

Выше мы показали, что вертикальные зацикливания в лингвистике называются метонимией, они производят вертикальные вложения семантики. Этот вид тропа обнаруживает вертикальные подобия, показанные на рис. 2 стрелкой 1. Здесь показано подобие угла dbe и угла dag. Если продолжить нашу схему, легко заметить, что масштаб такого вертикального вложения способен возрастать. Продолжим уже упомянутую метафору: человек спал – город спал – Земля спала.

Горизонтальные зацикливания, называемые в лингвистике синекдохой и перифразой показаны, на рис. 2 стрелкой 2, где выявлено подобие процессов G и E, располагающихся на соседних эволюционных ветках. Так осуществляются горизонтальные семантические вложения. Очевидно, что такой перенос может осуществляться между более дальними ветками. С одной стороны, чем дальше перенос, тем большую он имеет когнитивность, поскольку обогащён большим количеством эмерджентностей, появляющихся при каждом синтезе, разделяющем точки переноса. С другой стороны, удалённость означает различие по существу, а не только по форме, и, как следствие, сложность адаптации обновлённой структуры. Например, горизонтальный перенос между процессами B и C содержит внутри себя только один синтез, a указанный перенос 2 между процессами G и E уже содержит три синтеза, обозначенные кружочками c, a, b. Если первые могут передавать только дополнительные качества, возникшие в процессе эволюции, например, метафора «красный как кровь» или «ежевика – настоящая малина», то вторые эксплицируют более глубокие слои: «она крутила мужем» или «наш директор – настоящий полководец».

Чем дальше отстоят друг от друга сравниваемые семантические области, тем больше в них различия. «Метафора по самой своей природе тоже несоответствие» [20, с. 75]. Но это различие получает основную семантическую и прагматическую нагрузку, когда происходит инъекция одного смысла в другой во время семантической сцепки. Действительно, их схожесть позволяет осуществить сцепку, тогда как их различие позволяет обогатить одну область за счёт другой. «Согласно теории напряжений, чем дальше друг от друга те словарные поля, которые сопоставляются, тем ярче, смелее метафора» [12, с. 132].

О самых глубинных структурах, лежащих в основе семантического фрактала, много пишет Лакофф. Например, он говорит о доконцептуальном опыте, не решаясь, по-видимому, использовать термин генетическая память. К этому опыту он относит в первую очередь кинестетические образно-схематические структуры: «образные схемы, например ВМЕСТИЛИЩЕ, ПУТЬ, СВЯЗЬ, СИЛА, РАВНОВЕСИЕ, являются относительно простыми структурами, которые постоянно повторяются в нашем повседневном телесном опыте» [7, с. 348]. Структуры, описанные Лакоффом, вполне могут быть соотнесены с двенадцатью категориями Канта, поскольку и те, и другие лежат в основе априорного доопытного знания. Так, вполне можно предварительно сопоставить ВМЕСТИЛИЩЕ Лакоффа и категорию Единства Канта или СВЯЗЬ и СИЛУ Лакоффа и причинность и зависимость Канта. Учитывая многократность зацикливаний семантического пространства, приводящих к росту семантического фрактала, мы приходим к парадоксальному, на первый взгляд, утверждению, что каждое слово определённого языка содержит его внутри себя. Как фрактал можно вырастить из его любого элемента, так и язык как коммуникативная ситуация может быть "выращен" из одного слова в его метафорических возможностях.

Каждая такая метафора типа 1 или 2, каждое эволюционное зацикливание, которое можно представить себе сшивкой семантической ткани и вложением одной области в другую, является преобразованием топологии семантики. Горизонтальная сшивка семантики осуществляется благодаря горизонтальным метафорам. Наглядно можно представить себе этот процесс как преобразование листа бумаги в трубку, сшитую обеими концами. Ещё более интересные сшивки образуются, если стороны листа соединить антипараллельно, преобразовав его в ленту Мёбиуса. Более сложные преобразования, связанные с масштабными, вертикальными сшиваниями, можно представить себе в виде бутылки Клейна, когда внешняя граница перетекает во внутреннее строение. Можно попробовать представить семантический лист, у которого одновременно имеется множество и горизонтальных, и вертикальных сшивок, формирующих фрактальную структуру семантики. Например, известная метафора трансперсональной психологии, сообщающая, что человек – это «компьютер с космическим интернетом», производит вложение информационных исследований в психоанализ. Подобное вложение осуществляет новую математическую операцию 2+2=3, означающую, что затраты на сшивку, с лихвой окупаются экономией заимствования. Такая операция, по-видимому, является основным параметром эволюции.

Таким образом, основные виды классификации метафор эксплицируют либо горизонтальные, либо вертикальные семантические вложения. Если представить такие вложения памяти внутрь собственной структуры как бесконечную цепочку, подобно тому как фокусник вкладывает платок внутрь кулака, медленно его сминая, то несложно представить, как плотность такого семантического фрактала возрастает до бесконечности, превращаясь в трансцендентную точку, например, такую, которая была способна породить вселенную в момент Большого взрыва, и, соответственно, содержащую её всю целиком.

Следы Бога. Апофатическая и катафатическая логика

Теология по своему определению – есть попытка познать Бога при помощи языка. И каждый язык идёт по своему пути, репрезентуя своего единственного Бога. Но каждое такое представление чаще всего расплывчато. Необходимо его сфокусировать в точку, поскольку только точка может быть трансцендентной, такой же непостижимой, как Бог. На помощь в подобной фокусировке приходят метафоры, собирая семантику в плотный фрактал.

Подобно тому, как память золотого сечения позволяет восстановить эволюционный путь, так же можно восстановить историю познания человека по тем метафорам, которые он использовал в гносеологических исследованиях: самолёт-птица, батискаф-рыба и т.д. Можно сказать, что фрактальность эволюции (иерархичность подобий) – это следы Бога, по ним мы определяем, как он «думал», «создавая» тот или иной феномен, определяем некую логику построения вселенной. Тогда, соответственно, учёные – это «следопыты», которые, ведомые своей интуицией, разыскивают эти следы.

В «Логико-философском трактате» [3] Л. Витгенштейн утверждает, что вся логика может быть сведена к операции отрицания. Этим утверждением он постулирует линейность эволюции. Ведь операция отрицания позволяет строить только аналитические суждения, не приводящие к синтезу.

Большинство философов, доверяя Витгенштейну, предпочитает апофатические (отрицательные) доказательства (в силу их простоты) катафатическим (положительным). Но такие суждения имеют ограниченную когнитивную ценность. Апофатический путь доказательства теоремы можно сравнить с работой скульптора, отсекающего всё лишнее для создания гармоничного произведения. Но парадокс заключается в том, что всё идеальное само по себе, не будучи соотнесено с другими уровнями реализации, одновременно наименее информативно. Выбор идеи скульптуры, ее предметного плана, материала для отдельного произведения сразу выводит нас из поля континуума к определённому информативному значению. По мере работы над произведением мы переходим от континуума возможностей что-то поменять и изменить к определенности значения как знаку завершенности произведения.

Данное представление об ограниченной информационности отдельного произведения привнесли в искусство его модернистские направления, которые видят в «художественном произведении не объект, основанный на очевидных отношениях и предполагающий наслаждение им как проявлением красоты, а тайну, которую нужно разрешить, стимул, способствующий живости воображения» [22, с. 109]. Следует уточнить, что любое произведение как знак содержит в себе помимо себя самого ещё и собственную историю, подобно тому как каждое слово содержит в себе весь язык в указанном в предыдущем параграфе смысле.

Принципиальный момент заключается в том, что в случае идеальной, законченной скульптуры исключается такое явление как фантазия субъекта, наблюдающего её (фантазия, направленная на разгадку произведения искусства). Наверняка такие качества человека, как удивление и фантазия, были созданы природой, и являются его безусловными рефлексами, заложенными в генетической памяти не для того чтобы субъект получал удовольствие, но в эволюционных целях – чтобы, домысливая, он создавал новые сущности, развивая мир.

Новый Завет целиком построен на притчах, которые не читаются однозначно. «"Истина есть антиномия, и не может не быть таковою", – пишет отец Павел Флоренский в работе "Столп и утверждение истины"» [8]. Для доказательства постулата Павла Флоренского вновь обратимся к метафоре: Из физики известно, что вращательное движение максимально устойчиво, тогда как прямолинейное легко может быть искажено. Но осью диалектического движения как раз и является антиномия, которая, таким образом, сохраняется в самой своей эволюции.

Апофатический путь многим кажется точнее, но, одновременно, он и бесплотнее, тогда как метафора ассоциируется с некоторым художественным произволом, примесями. Такая расхожая позиция не выдерживает научной проверки. Дело в том, что любое сравнение неточно в принципе, но в ходе когнитивного развития метафора приобретает эвристическую мощь, которой не обладает апофатика. Метафора, позволяя пересечься большому числу областей, объектов сравнения и объектов метафоры, делается точным сравнением.

Вспомним, что катафатическим и апофатическим называют путь познания Бога. «С раннехристианской эпохи богословие принято разделять на положительное (катафатическое) и отрицательное (апофатическое). Прп. Максим Исповедник в комментариях на св. Дионисия Ареопагита увязывает существование положительного и отрицательного богословия с тем, что Сам Господь есть "и Утверждение, и Отрицание всего"» [8]. Но, как мы уже указывали, апофатическое суждение ведет к конечности смысла, и, таким образом, к его отвлеченной бесплотности. Используя оптическую метафору, можно сказать, что метафоры осуществляют фокусировку смысла. Если исходить из той общепринятой модели, что вся наша эволюция происходит из точки и началась в момент Большого взрыва, то можно сказать, что метафоры останавливают энтропийное рассеяние и собирают этот мир вновь в точку, приближая таким образом нас к Богу.


Нераздельно и неслиянно

Покажем эффект метафоры в решении одного из старейших парадоксов теологии: о двойственной природе Иисуса. «Антиномичен христологический догмат в разном его изложении: "Христос – совершенный Бог и совершенный человек", "Христос единосущен Отцу по Божеству и нам по человечеству", "Две природы – божественная и человеческая – пребывают в единой ипостаси Иисуса Христа нераздельно и неслиянно"» [8]. Мы заранее признаём тщетность этой попытки, но считаем возможным приближение к пониманию вопроса. В работе [16] для иллюстрации гносеологических процессов мы использовали метафору капли жидкости, в которой внутренняя её часть отождествлялась с имманентным, а внешняя – с трансцендентальным. В рамках такой модели мы показали, что основные культурные трансформации связаны с семантическим поверхностным натяжением, проще говоря, с поверхностью семантики. Попробуем вывернуть эту метафору наизнанку и представить трансцендентальное внутри, а имманентное снаружи.

Представим Бога-Отца в виде точки в центре сферы, из которой изливается Святой Дух, заполняющий собой и сферу и последующее пространство. В таком представлении трансцендентальное – это внутренняя часть сферы, тогда как её внешняя часть – это имманентное. В свою очередь Бог-Сын, в рамках нашей метафоры, будет являться поверхностью этой сферы. Характерной особенностью любой поверхности является то, что она одновременно является и границей между двумя средами и, соответственно, принадлежит обеим средам одновременно. Тогда Иисус представляет собой границу между имманентным миром и миром трансцендентальным, божественным и, соответственно, принадлежащим обоим мирам –двуединым.

Заключение

В оптике часто наблюдается красивый нелинейный эффект самофокусировки света, когда луч, в обычной ситуации расширяющийся, вследствие взаимодействия со средой начинает фокусироваться и сжимается в точку, где чаще всего происходит взрыв материи. Аналогично этому, цепочка аналитических суждений всегда является расширяющей начальную идею, поскольку такие суждения всегда дробят начальную мысль на составляющие, увеличивая информационную энтропию. Напротив, метафоры оборачиваются нелинейностью семантики: они обеспечивают самофокусировку мысли, стягивая её в точку. Используя уже математическую метафору, можно сказать, что применение метафоры производит апгрейд обычной операции сложения, преобразуя её во вложение 2+2=3.

Таким образом, данная работа продолжает цикл статей, в которых мы пытаемся проследить связи между философией, физикой и лингвистикой, показывая общность их метафизических оснований. Такой подход позволяет привлекать естественно-научные методы для построения философских моделей, изображённых на рис.1 и 2, и определить метафору, как инструмент эволюции. В работе продемонстрировано, что метафора является наблюдаемым на всех уровнях природных процессов следствием фрактальности бытия, его подобием между разными уровнями. Метафора осуществляет преобразование топологии семантики, также превращая её во фрактальную структуру. Если аналитические суждения дробят идею, увеличивая энтропию семантики, то метафорические высказывания уменьшают её, фокусируя мысль и синтезируя новые семантические паттерны. Подобная фокусировка, с одной стороны, усложняющая человека, с другой стороны, катафатически раскрывающая Бога, должна привести к структуре, обладающей бесконечной плотностью – точке. И, по всей видимости, приблизит человека к Богу.

Список литературы

1. Абрамов М.А. Структурно-статистический анализ паттернов золотого сечения и зеркальной симметрии в стихотворениях А. С. Пушкина: Опыт квантитативной культурологии. URL: https://www.dissercat.com/content/strukturno-statisticheskii-analiz-patternov-zolotogo-secheniya-i-zerkalnoi-simmetrii-v-stikh (дата обращения: 01.08.2020).

2. Бергсон А. Творческая эволюция. – М.: Академический проект, 2015. – 320 с.

3. Витгенштейн Л. Логико-философский трактат. – М.: Издательский дом Территория будущего, 2015. – 227 с.

4. Гегель Г.В.Ф. Наука логики. – М.: Издательство АСТ, 2019. – 912 с.

5. Кант И. Критика чистого разума. – М.: Эксмо, 2015. – 736 с.

6. Кун Т. Структура научных революций. – М.: Издательство АСТ, 2015. – 320 с.

7. Лакофф Д. Женщины, огонь и опасные вещи: Что категории языка говорят нам о мышлении. – М.: Гнозис, 2011. – 512 с.

8. Лепахин В.В. Нераздельно и неслиянно. URL: https://www.portal-slovo.ru/art/35887.php?ELEMENT_ID=35887&PAGEN_1=2 (дата обращения: 28.06.2020).

9. Мандельброт Б. Фрактальная геометрия природы. – М.: Институт компьютерных исследований, 2002. – 656 с.

10. Мах Э. Механика. – Ижевск: Редакция журнала Регулярная и хаотическая динамика, 2000. – 456 с.

11. Манин Ю.И. Математика как метафора. – М.: МЦНМО, 2010. – 424 с.

12. Москвин В.П. Русская метафора: очерк семиотической теории. – М.: Издательство ЛКИ, 2018. – 200 с.

13. Печёрская Н.В. Знать или называть: метафора как когнитивный ресурс социального знания // Полис. Политические исследования. 2004. № 2. С. 93-105

14. Пригожин И. Порядок из хаоса: новый диалог человека с природой. – М.: Едиториал УРСС, 2014. – 304 с.

15. Стригин М.Б. Аналитический и синтетический этапы эволюции произвольных систем: онтологические особенности и характеристики // Современный учёный. 2017. №8. С. 31-39

16. Стригин М.Б. Гносеология культуры. Модель эволюции семантики // Современная наука: Актуальные проблемы теории и практики. Познание. 2019. №4. С. 67-76

17. Стригин М.Б. Духовный инцест: оправдание антропного принципа // Человек и культура. 2020. №3. С. 104-116

18. Фуко М. Дебаты о природе человека. URL: https://www.youtube.com/watch?v=N9ZfpyKEOJo (дата обращения: 25.06.2020).

19. Хайдеггер М. Бытие и время. – М.: Академический проект, 2015. – 460 с.

20. Харченко В.К. Функции метафоры. – М.: Книжный дом ЛИБРОКОМ, 2016. – 104 с.

21. Хомский Н. О природе и языке. – М.: УРСС; ЛЕНАНД, 2017. – 288 с.

22. Эко У. Открытое произведение. Форма и неопределённость в современной поэтике. – Москва: Издательство АСТ: CORPUS, 2018. – 512 с.