Михаил стригин
Онтология метафоры: путь от апофатики к катафатике в когнитивном пути к Богу
Часть 1
Часть 1
Статья
Аннотация. В данной работе литературно-эстетическое понимание метафоры как поэтического приема выразительности обоснованно заменяется на гносеологическое понимание метафоры как инструмента расширения семантических возможностей восприятия. Онтологическое измерение метафоры реконструируется в согласии с принципом наименьшего действия и концепцией телеологичности эволюции. В соответствии с ними, природа, многократно воспроизводит в одних областях феноменального приобретенное ранее в других. С появлением человека такое воспроизводство связано с трансцендированием и эксплицируется в виде метафор. Многократность такого воспроизведения приобретенного свидетельствует о фрактальности бытия, имеющего, по определению, более плотную структуру. Метафора превращает линейную эволюцию семантики в сложный нелинейный процесс путем топологических преобразований. Она оказывается наиболее продуктивна при катафатической операции «сложения». В отличии от апофатики, метафора не просто выводит на новый уровень познания, но структурирует все эти уровни в соответствии с фрактальной природой бытия. Таким образом, метафора является главным средством превращения фрактальности в гносеологический инструмент в области трансцендентального. Если аналитические суждения дробят идею, увеличивая энтропию семантики, то метафорические высказывания уменьшают энтропию, фокусируя мысль и синтезируя новые семантические паттерны. Подобная фокусировка уплотняет, фрактализует семантику, что должно привести, в итоге, к стягиванию семантики в точку, которая обладает непостижимостью Бога.
Ключевые слова: гносеология, диалектика, метафора, фрактал, логика, апофатика, катафатика, топология, синтез, принцип наименьшего действия
Введение
Метафора – это подзорная труба,
при помощи которой мы пытаемся рассмотреть Бога.
Среди учёных общепринято отношение к метафоре как к поэтическому приёму, который служит украшению текста больше, чем его прояснению. Более того, они отвергают метафору как верифицирующий аргумент, ссылаясь на общепринятые определения: «Тропы представляют собой семантически двуплановые наименования, используемые в качестве декоративных средств художественной речи; таким образом, речь тропеическую следует понимать как речь украшенную, переносную» [12, с. 7]. Но уже здесь мы видим некоторое перформативное противоречие: ведь семантическая красота – это тоже метафора, свидетельствующая о некоей смысловой гармонизации текста, подобно тому, как природная красота означает некоторую естественную гармонию. Таким образом, метафора не только украшает текст, но и упорядочивает семантику. Так бывает всегда, когда известное из одной области знания структурирует хаос в другой области. Цель такого упорядочивания может быть разной: от прояснения оснований ссоры до экспликации научной теории в естественном языке.
Подобная гармонизация семантики, стремящаяся к абсолютной идеальности, может быть воспринята как свидетельство телеологичности её эволюции, преследующая цель создания языковой структуры с уровнем сложностности (сложностность – очищенный от субъективизма термин сложность) и порядка, сопоставимых с божественными, что может восприниматься как чудо. Рассматривая метафору как главный инструмент построения такой семантической структуры, мы будем мало касаться вопросов библейской теологии, как интерпретации духовного опыта.
При построении идеальной семантической структуры становятся важны обе функции метафоры: и эстетическая и смысловая, – все они в конечном итоге преобразуют семантическое пространство, внося в него прежде не бывший избыток или новые возможности экспликации трансцендентального. Таким образом, эстетическая функция также, хотя имплицитно, деформирует готовую семантику и, в итоге, мышление. «Любую художественную форму вполне можно рассматривать если не как замену научного познания, то как эпистемологическую метафору» [22, с. 125].
Мы доказываем, что метафора является главным инструментом эволюции языка и семантики, что «производство метафор не частный случай в научной или литературной практике, а общий принцип производства идей, приращения знания» [13, с. 96], который сцепляет различные области – науки, искусства, теологии, философии – следуя принципу наименьшего действия, формируя единую фрактальную семантическую структуру, способную не только репрезентировать, но и преобразовывать мир, иными словами, «творить чудеса».
Клонирующая гносеология
Жизнь пытается познать природу, адаптируясь к ней, уже на протяжении нескольких миллиардов лет. Человек делает то же самое, если доверять Библии, всего шесть тысяч, а если доверять Платону, еще меньше. Очевидно, что человек, как производная жизни, продолжает использовать те же самые выработанные самой живой природой принципы познания. Основным таким принципом, определяющим проживание природой «собственной жизни», оказывается использование метафоры, т.е. установления продуктивных соответствий из одной области феноменального в другую. Некоторые учёные называют такой механизм принципом подобия. Например, жгутики, используемые морскими губками для прокачки воды через себя, были адаптированы макроорганизмами для других целей, в том числе они населяют желудок и предназначены для продвижения пищи. Подобных переносов принципов движения из одной среды в другую в биологической истории было множество: например, рыбы смогли использовать плавники не только для движения в воде, но и для полёта в воздухе, и те позже преобразовались в крылья. Такие переносы можно расценивать как леность природы – зачем изобретать что-то новое, если проще «апгрейдить» старое.
Человек, расширяя феноменальное за счёт трансцендентального, продолжил такой же путь лености, но уже когнитивный, в гносеологии. Можно вспомнить Рене Декарта, который, объясняя работу нервной системы, предположил систему пневмопроводов, опираясь тем самым на уже известное ему. Когда физиологи обнаружили сети нейронов, то поняли, что там задействовано электричество, – но независимо от этого основную идею работы нервной системы Декарт описал верно. Таким образом, принципы электромагнетизма и пневматики оказались схожими, и «апгрейд» наших знаний состоялся на основе прямых соответствий феноменальных моментов, перенесенных в ноуменальную область.
Такие переносы, свидетельствующие о семантической экономии, эксплицируются в виде метафор, часть из которых впоследствии выразилась в виде формулировок законов природы. Во все времена учёные пытались добиться их математической гармонии, предугадывая красоту божественного замысла, уподобляясь, в некотором смысле, Богу.
Лень или принцип наименьшего действия
В работе «Духовный инцест. Оправдание антропного принципа» [17] мы писали о природной лености, эксплицирующейся как принцип наименьшего действия. Там мы показали, что данный принцип работает не только в области феноменального, но и ноуменального.
Принцип наименьшего действия впервые провозгласил Пьер Луи де Мопертюи в 1747 г. Эрнст Мах, комментируя данный принцип, поражался его метафизике и, как следствие, нелогичности его вывода: «Мопертюи не выяснил себе, по-видимому, принципа живых сил и принципа возможных перемещений, смешивал их и только потому пришёл к этому неясному и расплывчатому выражению» [10, с. 319]. Мах исходил из монизма, единства бытия и познания, не допуская различия областей и уровней бытия, а значит, и необходимости переноса. Метафизично в данном принципе то, что любая, даже мельчайшая часть природы как будто бы «обнюхивает» возможные пути развития (в том числе, пути движения) и идёт только по пути наименьшего действия, где энергетические затраты на него будут минимальны. Но именно такая «метафизика» соответствует принципам переноса данных о развитии из одной области в другую, «облегчая» действия в одной области за счёт другой. Подобный перенос, в момент его появления, всегда выглядит «чудом», соединяя области имманентного через трансцендентальный переход. Леонардо да Винчи опередил своё время, но он неминуемо полетел бы при наличии современных материалов.
Исходя из возможностей таких экспликаций и переносов, мы считаем, что принцип наименьшего действия имеет масштабный характер, он может быть глобальным и локальным. Известно, что эволюция содержит моменты синтеза, когда трансцендентальное проникает в имманентное, и тогда локальный принцип наименьшего действия не работает. Подобные моменты в теории синергетики называются точками бифуркации. В эти краткие отрезки времени происходит зарождение новых химических элементов, новых видов животных или новых языков. В такие моменты часто происходит инъекция уже использованной ранее структуры в установленный порядок. «Образность метафоры, являющаяся результатом взаимодействия основного и вспомогательного субъектов, представляет собой симбиоз этих двух представлений, т.е. совершенно новый образ» [12, с. 116]. Но появление новой сущности (старая плюс добавленная) придаёт импульс к дальнейшей эволюции, и вновь начинает работать локальный принцип наименьшего действия.
Таким образом, природа как будто бы вспоминает использованные ранее механизмы и применяет их для образования новой структуры. Эволюционная модель нелинейного осциллятора, предложенная нами в работе [15] для непротиворечивого описания этого процесса, хорошо видна на рис. 1, где трансцендентальный переход демонстрирует рождение нового знания. С одной стороны, в момент синтеза (сингулярности) порождается новая структура (например, новый язык), запрещённая локальным принципом наименьшего действия, с другой стороны, дальнейшая эволюция оказывается вновь подчинена законам экономии.
Но глобальный принцип наименьшего действия, в отличие от локального, справедлив всегда, что свидетельствует о телеологичности эволюции в общем. Так, природа повсеместно преодолевает энергетические барьеры (это преодоление в квантовой механике известно как туннельный переход), каждый раз выходя на новый уровень экономии. Глобальный принцип наименьшего действия можно обозначить простой метафорой: затратные вложения в «апгрейд» двигателя автомобиля окупаются в дальнейшем экономией бензина (автомобиль тоже можно считать частью природы в широком смысле).
Рис.1 Эволюция семантики
Ключевые слова: гносеология, диалектика, метафора, фрактал, логика, апофатика, катафатика, топология, синтез, принцип наименьшего действия
Введение
Метафора – это подзорная труба,
при помощи которой мы пытаемся рассмотреть Бога.
Среди учёных общепринято отношение к метафоре как к поэтическому приёму, который служит украшению текста больше, чем его прояснению. Более того, они отвергают метафору как верифицирующий аргумент, ссылаясь на общепринятые определения: «Тропы представляют собой семантически двуплановые наименования, используемые в качестве декоративных средств художественной речи; таким образом, речь тропеическую следует понимать как речь украшенную, переносную» [12, с. 7]. Но уже здесь мы видим некоторое перформативное противоречие: ведь семантическая красота – это тоже метафора, свидетельствующая о некоей смысловой гармонизации текста, подобно тому, как природная красота означает некоторую естественную гармонию. Таким образом, метафора не только украшает текст, но и упорядочивает семантику. Так бывает всегда, когда известное из одной области знания структурирует хаос в другой области. Цель такого упорядочивания может быть разной: от прояснения оснований ссоры до экспликации научной теории в естественном языке.
Подобная гармонизация семантики, стремящаяся к абсолютной идеальности, может быть воспринята как свидетельство телеологичности её эволюции, преследующая цель создания языковой структуры с уровнем сложностности (сложностность – очищенный от субъективизма термин сложность) и порядка, сопоставимых с божественными, что может восприниматься как чудо. Рассматривая метафору как главный инструмент построения такой семантической структуры, мы будем мало касаться вопросов библейской теологии, как интерпретации духовного опыта.
При построении идеальной семантической структуры становятся важны обе функции метафоры: и эстетическая и смысловая, – все они в конечном итоге преобразуют семантическое пространство, внося в него прежде не бывший избыток или новые возможности экспликации трансцендентального. Таким образом, эстетическая функция также, хотя имплицитно, деформирует готовую семантику и, в итоге, мышление. «Любую художественную форму вполне можно рассматривать если не как замену научного познания, то как эпистемологическую метафору» [22, с. 125].
Мы доказываем, что метафора является главным инструментом эволюции языка и семантики, что «производство метафор не частный случай в научной или литературной практике, а общий принцип производства идей, приращения знания» [13, с. 96], который сцепляет различные области – науки, искусства, теологии, философии – следуя принципу наименьшего действия, формируя единую фрактальную семантическую структуру, способную не только репрезентировать, но и преобразовывать мир, иными словами, «творить чудеса».
Клонирующая гносеология
Жизнь пытается познать природу, адаптируясь к ней, уже на протяжении нескольких миллиардов лет. Человек делает то же самое, если доверять Библии, всего шесть тысяч, а если доверять Платону, еще меньше. Очевидно, что человек, как производная жизни, продолжает использовать те же самые выработанные самой живой природой принципы познания. Основным таким принципом, определяющим проживание природой «собственной жизни», оказывается использование метафоры, т.е. установления продуктивных соответствий из одной области феноменального в другую. Некоторые учёные называют такой механизм принципом подобия. Например, жгутики, используемые морскими губками для прокачки воды через себя, были адаптированы макроорганизмами для других целей, в том числе они населяют желудок и предназначены для продвижения пищи. Подобных переносов принципов движения из одной среды в другую в биологической истории было множество: например, рыбы смогли использовать плавники не только для движения в воде, но и для полёта в воздухе, и те позже преобразовались в крылья. Такие переносы можно расценивать как леность природы – зачем изобретать что-то новое, если проще «апгрейдить» старое.
Человек, расширяя феноменальное за счёт трансцендентального, продолжил такой же путь лености, но уже когнитивный, в гносеологии. Можно вспомнить Рене Декарта, который, объясняя работу нервной системы, предположил систему пневмопроводов, опираясь тем самым на уже известное ему. Когда физиологи обнаружили сети нейронов, то поняли, что там задействовано электричество, – но независимо от этого основную идею работы нервной системы Декарт описал верно. Таким образом, принципы электромагнетизма и пневматики оказались схожими, и «апгрейд» наших знаний состоялся на основе прямых соответствий феноменальных моментов, перенесенных в ноуменальную область.
Такие переносы, свидетельствующие о семантической экономии, эксплицируются в виде метафор, часть из которых впоследствии выразилась в виде формулировок законов природы. Во все времена учёные пытались добиться их математической гармонии, предугадывая красоту божественного замысла, уподобляясь, в некотором смысле, Богу.
Лень или принцип наименьшего действия
В работе «Духовный инцест. Оправдание антропного принципа» [17] мы писали о природной лености, эксплицирующейся как принцип наименьшего действия. Там мы показали, что данный принцип работает не только в области феноменального, но и ноуменального.
Принцип наименьшего действия впервые провозгласил Пьер Луи де Мопертюи в 1747 г. Эрнст Мах, комментируя данный принцип, поражался его метафизике и, как следствие, нелогичности его вывода: «Мопертюи не выяснил себе, по-видимому, принципа живых сил и принципа возможных перемещений, смешивал их и только потому пришёл к этому неясному и расплывчатому выражению» [10, с. 319]. Мах исходил из монизма, единства бытия и познания, не допуская различия областей и уровней бытия, а значит, и необходимости переноса. Метафизично в данном принципе то, что любая, даже мельчайшая часть природы как будто бы «обнюхивает» возможные пути развития (в том числе, пути движения) и идёт только по пути наименьшего действия, где энергетические затраты на него будут минимальны. Но именно такая «метафизика» соответствует принципам переноса данных о развитии из одной области в другую, «облегчая» действия в одной области за счёт другой. Подобный перенос, в момент его появления, всегда выглядит «чудом», соединяя области имманентного через трансцендентальный переход. Леонардо да Винчи опередил своё время, но он неминуемо полетел бы при наличии современных материалов.
Исходя из возможностей таких экспликаций и переносов, мы считаем, что принцип наименьшего действия имеет масштабный характер, он может быть глобальным и локальным. Известно, что эволюция содержит моменты синтеза, когда трансцендентальное проникает в имманентное, и тогда локальный принцип наименьшего действия не работает. Подобные моменты в теории синергетики называются точками бифуркации. В эти краткие отрезки времени происходит зарождение новых химических элементов, новых видов животных или новых языков. В такие моменты часто происходит инъекция уже использованной ранее структуры в установленный порядок. «Образность метафоры, являющаяся результатом взаимодействия основного и вспомогательного субъектов, представляет собой симбиоз этих двух представлений, т.е. совершенно новый образ» [12, с. 116]. Но появление новой сущности (старая плюс добавленная) придаёт импульс к дальнейшей эволюции, и вновь начинает работать локальный принцип наименьшего действия.
Таким образом, природа как будто бы вспоминает использованные ранее механизмы и применяет их для образования новой структуры. Эволюционная модель нелинейного осциллятора, предложенная нами в работе [15] для непротиворечивого описания этого процесса, хорошо видна на рис. 1, где трансцендентальный переход демонстрирует рождение нового знания. С одной стороны, в момент синтеза (сингулярности) порождается новая структура (например, новый язык), запрещённая локальным принципом наименьшего действия, с другой стороны, дальнейшая эволюция оказывается вновь подчинена законам экономии.
Но глобальный принцип наименьшего действия, в отличие от локального, справедлив всегда, что свидетельствует о телеологичности эволюции в общем. Так, природа повсеместно преодолевает энергетические барьеры (это преодоление в квантовой механике известно как туннельный переход), каждый раз выходя на новый уровень экономии. Глобальный принцип наименьшего действия можно обозначить простой метафорой: затратные вложения в «апгрейд» двигателя автомобиля окупаются в дальнейшем экономией бензина (автомобиль тоже можно считать частью природы в широком смысле).
Рис.1 Эволюция семантики
- Этап адаптации знания
- Диалектический этап
- Этап хаоа
- Синтез нового знания
Предварительную модель такого природного развития предложил А. Бергсон в книге «Творческая эволюция»: «жизнь с самого начала является продолжением одного и того же порыва, разделившегося между расходящимися линиями эволюции» [2, с. 46]. Но, если Бергсон мыслил только импульс линейного развития, преодолевающего множественность делений, то мы исходим из возможностей метафорического перехода между разными делениями. Эволюционная память, эксплицирующаяся различным образом (в случае живой природы – в виде генома, случай неживой природы мы не обсуждаем, ограничившись указанием, что такая память проявляется в виде физических констант, открывающихся на разных уровнях бытия), заставляет природу использовать одни и те же механизмы, воспроизводя их на разных линиях эволюции, что впоследствии обнаруживают учёные и поэты, сразу представляя это в виде метафор. «Сколько бы ни было раздвоений, сколько бы ни открывалось боковых путей, на которых независимо друг от друга развивались разъединённые элементы, всё же это движение частей продолжается в силу первичного порыва целого» [2, с. 47]. Мы можем дополнить рассуждение Бергсона, что это «движение частей» и есть производство метафор, опосредованных отношений моментов развития внутри целого. Таким образом, разъединённое продолжает сохраняться внутри своих, пусть эволюционно более высоких, частей, отличие которых от предыдущего уровня определяется таким понятием как эмерджентность (качественное отличие одного уровня от другого).
Как отмечает И.Р. Пригожин, Гегель одним из первых обнаружил иерархию уровней сложности в природе и несводимость последующего к предыдущему: «Гегелевская философия природы утверждает существование иерархии, в которой каждый уровень предполагает предшествующий» [14, с. 87]. Такую иерархию он эксплицировал и в имманентном и в категориях мышления, что вновь позже обнаружил Б. Мандельброт, назвав её фракталом [9].
Смена уровня иерархии и роста сложности хорошо прослеживается на рис. 1 на этапе синтеза, когда отсоединённая часть приобретает новое эмерджентное качество, при этом продолжая осциллировать, запоминая новое знание на этапе адаптации. Гегель также отметил онтологичность памяти, иначе говоря, необходимый метафорический переход между чувственным и умопостигаемым при обращении к любым развивающимся объектам: «поступательное движение от того, что составляет начало, следует рассматривать как дальнейшее его определение, так что начало продолжает лежать в основе всего последующего и не исчезает из него» [4, с. 74]. В контексте нашей работы данный постулат лежит в основе появления и онтологии метафоры. Не вдаваясь в физику, а просто развивая мысль Гегеля, можно сказать, что в основе эволюции лежат волновые (диалектические) процессы, для которых повторяемость естественна, что хорошо видно на рис. 1.
Свидетельством экспликации подобных процессов является золотое сечение, обнаруженное в различных областях бытия: в физике, минералогии, биологии, литературе и т.д., когда память о предыдущем сохраняется в последующем, в результате чего создаются гармоничные структуры, красота которых вынудила назвать число 1.618..., характеризующее золотое сечение, числом Бога. Не вдаваясь в метафизику золотого сечения, можно сказать, что оно определяется соотношением величины скачка на рис.1 к амплитуде предыдущих осцилляций и, таким образом, демонстрирует прирост знания. Об обнаружении правила золотого сечения в лингвистике можно посмотреть например [1].
Продемонстрируем лингвистический принцип наименьшего действия. Если момент рождения языка (что является до сих пор проблемой любого междисциплинарного знания) незаметен (как минимум, потому что он сингулярен), то режим адаптации, что видно на рис. 1, хорошо изучен. Одним из первых изучил эти процессы Ноам Хомский, занимаясь разработкой теории протоязыка и универсальной грамматики [21]. Принцип наименьшего действия в его работе выразился в понятиях языковой экономии: «уже многие труды в структуралистской традиции указывали, что организация языковых инвентарей подчиняется неким принципам экономии» [21, с. 53].
Принципов экономии у Хомского несколько, но некоторым образом все они сводятся к поэтапному исключению не интерпретируемых слов и конструкций, иначе говоря, к исключению малоинформативных структурных элементов. Но именно поэтому метафоричность языка заложена в его онтологии – метафора всегда оказывается информационно насыщена. Об этом говорят и функциональные исследования языка, конкретизирующие эту насыщенность метафоры как в повседневном употреблении, так и в высших когнитивных процессах. В.К. Харченко [20] пишет, что язык, превозмогая лень и пренебрегая номинативной лексикой, тянется к метафорам. «Функции слова могут быть реализованы, задействованы без метафор, посредством прямых значений. Но такой экономии усилий не наблюдается, наоборот, наблюдается тяга к метафоре, к этому сложному, красивому явлению языка, предполагающему панорамный образ, подключающему каналы бессознательного» [20, с. 18]. Но дополнительные усилия на метафору – затраты на её адаптацию в момент синтеза смысла в тексте – с лихвой окупаются её информационной избыточностью. Мы вновь видим, несмотря на локальное нарушение принципа наименьшего действия, его глобальное выполнение.
Таким образом, язык, «притираясь» к собственным интерпретациям, приобретает всё более гармоничную структуру, подобно тому как кристалл под давлением земной коры приобретает симметричный вид. Как одни и те же условия в земной коре приводят к образованию одинаковых кристаллов, так и языковая экономия приводит к порождению одинаковых метафор:
Each lesson is broken down into several units.
Каждый урок разбит на несколько частей.
В данном примере метафора разделен-разбит имплицитно встроена в регулярные языки, показывая общность их эволюции. Но как симметрия кристаллов – цикличное воспроизведение одной и той же формы – несёт отпечаток трансцендентного, так и гармония языка содержит в себе логос.
Таким образом, принцип наименьшего действия приводит к цикличным воспроизведениям, что проявляется либо в виде симметрий, либо иерархий, и то, и другое, эксплицируется метафорами.
История языка – это история метафоры
Если проследить историю развития поэзии как авангарда смыслообразования, то можно обнаружить, что когнитивность использующихся в ней метафор со временем возрастает. Можно сказать, что само слово на заре поэзии было метафорично. Создание слова во многом имеет метафизический окрас, но что совершенно точно, так это то, что новое слово – есть аллюзия на что-либо и соответственно некий перенос звука или смысла, как, например, слово «шуршать».
Следующим этапом в становлении поэзии как организованного способа работы со смыслом было расширение коннотаций слов при помощи синтетических суждений, на что указывал Иммануил Кант [5, с. 48]. Эта работа метафор могла порождать целые теории, контекстуализирующие авторитетный текст: «В Средние века получает развитие теория аллегоризма, предполагающая возможность прочитывать Священное писание, а затем и поэзию и изобразительные искусства не только в их буквальном смысле» [22, с. 106] и, наконец, последние века демонстрируют сложные сквозные метафоры, обладающие высокой когнитивностью и поэтому продуктивные для появления и развития новых областей знания.
Приложив концепт эпистем Фуко к отношению языка и смысла, можно утверждать, что язык – это аппроксимация той исторической эпохи, в которой он существует. Качество такой аппроксимации определяет уровень когнитивности языка и, соответственно, уровень предсказательности и экстраполяции его концептов. Так, в математике существует такое представление, как разложение функции в ряд, и от количества членов ряда зависит, насколько экстраполяция близка к описываемой функции. Подобным образом развивался язык – если начальная, линейная аппроксимация приводила только к мифотворчеству, то современная когнитивность языка позволяет выстраивать сложнейшие концепты. В качестве примера сложностности современной метафоры можно привести предложенное Эрнестом Резерфордом сравнение атома с солнечной системой. Эта метафора, изначально исходящая из полностью механистического взгляда, имела достаточный уровень когнитивности для начального описания квантовой механики атома. «Научный стиль речи не только не чужд образным вкраплениям, но сам поиск гипотезы подчас начинается с художественного сравнения, образа» [20, с. 29].
Несложно заметить, что язык, помимо линейного развития, пульсирует – если в эпоху Возрождения, как говорил Фуко [18], язык был знаковым, в эпоху классицизма он аналитичен, то в современную эпоху он вновь приобретает осознанную знаковую природу – синтез, анализ, вновь синтез. Подобная пульсация показана на рис. 1.
Таким образом, наблюдается две существенных черты эволюции смысла и, параллельно, метафоры: во-первых, наблюдается иерархический рост сложностности – слово, пропозиция, предложение, смысловой паттерн – и, во-вторых, временное изменение смысла, выражающееся в диалектических циклах, часто заканчивающихся выходом на следующий уровень иерархии (волновое поведение плюс синтез, показанные на рис. 1). Но, как уже указывалось, максимально глубоко раскрыть сущность иерархии удалось в теории фракталов, которые эксплицируют метафизику эволюции.
Фрактал – эволюция памяти
Трансцендентальность фракталов выражается как в их природной красоте, так и в их сложном математическом определении, поскольку при их описании традиционная математическая операция сложения заменяется на операцию вложения, где нарушаются законы сохранения. Первые попытки их описания предпринял в XX веке Бенуа Мандельброт, придумав само понятие фрактала. До этого природные процессы представлялись как гладкие и аналитически исчислимые. Но уже в XIX веке сначала математики построили непрерывные, но недифференцируемые функции, а затем и физики, изучая броуновское движение и турбулентность, обнаружили разрывные процессы. «Дюбуа-Реймон впервые сообщил миру о непрерывной недифференцируемой функции, построенной Веерштрасом» [9, с. 17]. Параллельно во многих областях науки обнаружилось, что превалирующее число природных процессов имеют фрактальную природу. «Учёные мужи будут удивлены и обрадованы, обнаружив, что множества, считавшиеся ранее исключительными, становятся в некотором смысле правилом» [9, с. 19].
Сингулярность (скачок), приводящая к разрывности процесса, является первым и главным качеством фрактальности, которое, в свою очередь, эксплицирует эмерджентность бытия. Такой скачок практически не описывается естественнонаучными методами, и, поэтому, фрактальность трансцендентальна в своём основании.
Вторым важным качеством фрактала является его иерархичность, структурное подобие различных масштабов. Мы наблюдаем повторение картины в основных чертах при переходе с одного уровня на другой; иначе говоря, фрактал – это структура, где каждый последующий уровень содержит память о предыдущем. «Описываемые здесь фигуры стремятся к масштабной инвариантности, т.е. степень их неправильности и/или фрагментации неизменна во всех масштабах» [9, с. 13].
При внимательном рассмотрении, мы можем наблюдать фракталы повсеместно: в природе – снежинки, береговые линии, турбулентности в атмосфере (циклоны); в жизни – кровеносные системы, деревья, социум; в гносеологии – романы, написанные по методу Рэнди Ингермансона. Стоит отметить принцип соответствия – новая научная парадигма, качественно отличающаяся от предыдущей, всегда включает её в себя, как частный случай и, соответственно, содержит как подуровень [6]. Можно утверждать, учитывая указанную преемственность, что фрактальность жизни является следствием фрактальности природы, а фрактальность творчества – следствием фрактальности жизни, поскольку творчество человека, как мы показали, использует те же пути эволюции, что и жизнь, и является следующей ступенью к трансцендентному.
Таким образом, при всей видимой тождественности разных уровней фрактальных структур, их сложностность меняется, возрастая от уровня к уровню. Тождественной остаётся идея структуры, подобно тому, как идея дерева (которое также является фракталом) эксплицируется на всех уровнях реального дерева, от центрального ствола до самых маленьких веточек. Но с каждым новым уровнем добавляются новые качества, например, в случае с деревом, на некотором уровне появляется идея цветка.
Не менее важным качеством фрактальных структур является то, что их размерность имеет размерность большую, чем топологическая, иначе выражаясь, большую, чем видимая. Можно сказать, что этим качеством бытие отличается от сущего, превосходя его, иными словами, размерность структуры определяет её бытие, точнее говоря, она определяет плотность бытия. Можно вспомнить два термина Хайдеггера – Das Man и Dasein, введённых им в работе «Бытие и время» [19]. Здесь Das Man – человек, которого сложно определить, живущий, как все, путём конформиста, не создающий никаких напряжений вокруг себя, человек, являющийся ячейкой общества, как любят говорить социологи, человек, который, соприкасаясь с бытием, старается быстрее выйти из-под его воздействия. В отличие от этого Dasein, как бытие, о котором вопрошают и через это реализуют смысл жизни, наполнено, насыщенно и топологически плотно. Несложно догадаться, что реальный человек находится в смешанном состоянии и в каких-то ситуациях он проявляет себя как Das Man, в каких-то он прикасается к Dasein. Тогда Das Man будет обладать минимальной размерностью, совпадающей с топологической, фрактальность его бытия вырождается в линейность, такой человек не преобразует сущее, только сдвигает его, прозябая, по словам Хайдеггера, в повседневности. В свою очередь, Dasein, использующий всю сложностность языка, обладает большей размерностью и стремится к божественному, которое плотнее человеческого по определению. Подобно тому как поверхность лёгких имеет фрактальную размерность между двумя и тремя, преодолевая качество поверхности, так и человек, соприкасающийся с Dasein, преодолевает просто человечность.
Таким образом, если природный фрактал – это уплотнение материи, то метафора – это уплотнение смысла. Она, во-первых, проявляя качества памяти, помогает переносить структуру с уровня на уровень, как это делает синекдоха, например: город спал. Во-вторых, она помогает переносить структуру с одной эволюционной ветви на другую, как это делает метонимия. Например: зелёный шум (шум травы). Такие переносы нарушают линейный рост смысла, мгновенно перенося из одной области семантики в другую, преодолевая ограниченность предельной скоростью (введённой Эйнштейном), таким образом, прокладывая путь в трансцендентальном.
Список литературы
1. Абрамов М.А. Структурно-статистический анализ паттернов золотого сечения и зеркальной симметрии в стихотворениях А. С. Пушкина: Опыт квантитативной культурологии. URL: https://www.dissercat.com/content/strukturno-statisticheskii-analiz-patternov-zolotogo-secheniya-i-zerkalnoi-simmetrii-v-stikh (дата обращения: 01.08.2020).
2. Бергсон А. Творческая эволюция. – М.: Академический проект, 2015. – 320 с.
3. Витгенштейн Л. Логико-философский трактат. – М.: Издательский дом Территория будущего, 2015. – 227 с.
4. Гегель Г.В.Ф. Наука логики. – М.: Издательство АСТ, 2019. – 912 с.
5. Кант И. Критика чистого разума. – М.: Эксмо, 2015. – 736 с.
6. Кун Т. Структура научных революций. – М.: Издательство АСТ, 2015. – 320 с.
7. Лакофф Д. Женщины, огонь и опасные вещи: Что категории языка говорят нам о мышлении. – М.: Гнозис, 2011. – 512 с.
8. Лепахин В.В. Нераздельно и неслиянно. URL: https://www.portal-slovo.ru/art/35887.php?ELEMENT_ID=35887&PAGEN_1=2 (дата обращения: 28.06.2020).
9. Мандельброт Б. Фрактальная геометрия природы. – М.: Институт компьютерных исследований, 2002. – 656 с.
10. Мах Э. Механика. – Ижевск: Редакция журнала Регулярная и хаотическая динамика, 2000. – 456 с.
11. Манин Ю.И. Математика как метафора. – М.: МЦНМО, 2010. – 424 с.
12. Москвин В.П. Русская метафора: очерк семиотической теории. – М.: Издательство ЛКИ, 2018. – 200 с.
13. Печёрская Н.В. Знать или называть: метафора как когнитивный ресурс социального знания // Полис. Политические исследования. 2004. № 2. С. 93-105
14. Пригожин И. Порядок из хаоса: новый диалог человека с природой. – М.: Едиториал УРСС, 2014. – 304 с.
15. Стригин М.Б. Аналитический и синтетический этапы эволюции произвольных систем: онтологические особенности и характеристики // Современный учёный. 2017. №8. С. 31-39
16. Стригин М.Б. Гносеология культуры. Модель эволюции семантики // Современная наука: Актуальные проблемы теории и практики. Познание. 2019. №4. С. 67-76
17. Стригин М.Б. Духовный инцест: оправдание антропного принципа // Человек и культура. 2020. №3. С. 104-116
18. Фуко М. Дебаты о природе человека. URL: https://www.youtube.com/watch?v=N9ZfpyKEOJo (дата обращения: 25.06.2020).
19. Хайдеггер М. Бытие и время. – М.: Академический проект, 2015. – 460 с.
20. Харченко В.К. Функции метафоры. – М.: Книжный дом ЛИБРОКОМ, 2016. – 104 с.
21. Хомский Н. О природе и языке. – М.: УРСС; ЛЕНАНД, 2017. – 288 с.
22. Эко У. Открытое произведение. Форма и неопределённость в современной поэтике. – Москва: Издательство АСТ: CORPUS, 2018. – 512 с.