***

Венеция опять в предчувствии инсульта,
Как будто тромбы — толпы праздные людей.
Качает карнавал строенья, словно судна –
Десятибальный ежегодный шторм страстей!

Огни для праздника украли в преисподней,
Мигая, движется упавший Млечный путь.
В канал стекает вечер, час приходит поздний,
Пандоры ящик собираясь распахнуть.

Скользит старинная богатая гондола.
В ней дама в красном, в чёрном – гондольер.
Сегодня день забыт – сегодня ночь Пандоры! –
И правит бал соблазн – привычный костюмер.

Оценивают грудь прицелы из-под маски:
Альберто-ловелас последний ловит шанс,
С годами всё сложней доискиваться ласки.
Скрипуч и тесен был последний дилижанс...

Не раз костюм кота натягивал Альберто,
Наряд пленяет одиноких теплотой,
В его мехах себя любая мнит согретой
А он — хозяином, поднявшим хвост трубой.

Кот в давке наскочил на ворона, тот клюнуть
В плечо кошачье попытался. Кулаком!
Альберто вспомнил неудавшуюся юность:
И страхов старых подкатился к горлу ком!

Он вспомнил, как тайком закатом любовались,
Подросток с девушкой, возвышенно, вдвоём...
Ragazzi местные гиенами подкрались,
И нагло сбросили Альберто в водоём.

Он плавать не умел и сильно нахлебался
Воды, пока нащупал равнодушный пирс.
Мечтательный слабак, он в детстве плохо дрался,
Но в нём таился бесконечности каприз.

Альберто, мокрый весь, на краешке настила
В беспамятстве лежал как раненый тюлень.
Она – "Ты как рапан!" – небрежно пошутила
И вечер вылился в бескрайний чёрный день...

Он огляделся: смерть, игра, dottore peste
Кругом – чумные маски, словно вороньё,
Клюют зерно иллюзий, распевая песни
Картонными губами, травятся враньём.

Он выскочил на пристань под мостом канала,
Ему спиной кошачьей показался мост,
Толпа, как блохи ненасытные, скакала.
К реке сбежал он, обойдя людской тромбоз.

Вдохнул огней, воды, веселья полной грудью,
Воспоминания похоронив в себе.
Увидел даму в красном. Грянули орудья!
Под залп запрыгнул в лодку, ближе став к воде.

От неожиданности дама завизжала.
Весло занёс, грозя клешнёю, гондольер.
Альберто выпустил искуснейшее жало –
Он низко голову склонил – я кавалер.

Галантно встал, подобострастно, на колено.
Продолжил гондольер, ворча под нос, грести.
Синьора скинула приличия мгновенно,
Смеясь разнузданно, бросая конфетти.

Он руку взял её, прикрытую перчаткой,
В тени моста, казалось, воздух потемнел.
Мгновение луна царила в лодке шаткой,
И заискрил зазор от вспыльчивости тел.

Вдруг крики на мосту! Рывком проснулся кормчий,
Гармония двоих бестактно сотряслась.
Сползла перчатка, обнажив запястье ночи,
Она как шулер там держала карту в масть.

Рука руиной средь оазиса желтела,
Блефуя, он не рассмотрел такой же блеф,
Где маска выкрала лицо, а платье – тело.
Альберто сжался в старикашку, побелев.

На жуткий крик он, растерявшись, обернулся –
Мальчонка, лет пяти, барахтался в воде.
От несуразности рассудок поперхнулся,
Кричала мать и вороньё на высоте.

Февраль жестоко полоснул по старой ране,
Морозом корку сняв заиндевевшей лжи.
Альберто понял всё про жизнь свою заране –
Нырнул на поиски единственной души.

Мальчонку выловил, помог ему забраться
В объятья матери, родной увидев взгляд.
С Альберто кот водой по рукавам, по пальцам
Стекал... Тянул на дно замызганный наряд.

Он плавать с тех времён назло не научился,
Пытался доказать, что можно жить и так.
Таинственный росток в нём незаметно бился,
Не прорастая, существуя натощак.

Адреналин прошёл, и перекрыло горло,
Подросток задыхался в теле старика.
Вода с любовью руки матери простёрла,
Не отпустила от себя кота река.

Из глубины души наверх прорвались хрипы.
Сорвав свой крест, Альберто кинул пацану,
Пока нечаянно смеялась чья-то скрипка,
Он, улыбнувшись ей, отправился ко дну.

А карнавал, на миг задумавшись над драмой,
Продолжил шествие, направленный толпой.
Альберто шёл, его вела родная мама
К отцу, свободною и светлою тропой...