Аннотация. В работе обосновывается гипотеза тесной связи теории протоязыка Хомского и представлений Канта об априорном знании. Подтверждением этому стали работы Катрин Малабу, доказывающие историчность эволюции мозга и, следовательно, первичных форм знания. Эволюция протоязыка и априорных представлений человека тогда понимается как результат пластичности нейронных связей мозга. Такая смысловая метаморфоза, переход от нейронных закономерностей к информационным и обратно, может быть описана метафорой превращения обычной ленты в ленту Мёбиуса, когда двумерный объект, благодаря трёхмерному переключению связей, становится качественно другим, сингулярно изменяя свою информативность, иначе говоря, проявляя не только гибкость, но и когнитивность. Такой переход сопровождается появлением нового априорного знания. Доказывается, что в процессе взаимодействия человека с вещами начальное сознание, используя свою гибкость, выстраивает идеальное представление о них, что в свою очередь приводит к кризису восприятия и к таким последствиям, как истерии и депрессии, на которые смог дать ответ только психоанализ. На современном этапе психоанализ может быть дополнен нейрофизиологическими и информационными разработками, относящимися уже не к личной истории отдельного пациента, а к эволюции человека вообще.

Ключевые слова: априорное знание, гносеология, эпистемология, пластичность, гибкость, топология, нейроны, симулякры


Матрица сознания

Мы выдвигаем рабочую гипотезу, представляющую сознание человека в виде модели, в которой эволюционирующая трёхмерная нейронная матрица эксплицирует матрицу сознания, центральные связи между ячейками которой формируются на протяжении всей истории человечества и определяют априорное знание. «Мы рождаемся не с кашей в голове. Мы рождаемся с нейронами мозга, уже каким-то образом соединёнными между собой в громадную, сложнейшую сеть. Каким именно образом они соединятся в процессе эмбрионального развития, зависит от генов. Из этого неизбежно следует, что по крайней мере некоторые наши знания вполне могут быть врождёнными» [11, с. 93]. Избегая редукции биологического развития только к биологическим формам, предположим (хотя это и будет некоторым допускаемым "неоламаркизмом"), что вновь образованные нейронные паттерны передаются по наследству. Необходимо сразу прояснить, как, унаследовав сложнейший инструментарий нейронных взаимодействий, человек в современном мире часто ведет себя примитивнее субъектов прошлого: в частности, ряд навыков, которые были приняты двести лет назад, явно не поддерживаются – современный человек уступает крестьянину в обработке земли, редко владеет навыками бального танца, игры на фортепьяно, или разговора на нескольких иностранных языках, как этим владел средний аристократ.

Объяснение такого парадокса может быть достаточно простым – обладание сложной нейронной матрицей ещё не означает, что связи, наличествующие в ней, будут активированы субъектом и, соответственно, помогут субъекту в мышлении. Такая активация, можно предположить, происходит принудительно, подобно подаче управляющего сигнала на вход транзистора, и наиболее активна в детском возрасте, хотя и продолжается всю жизнь. «Какие из бесчётного множества возможных путей для прохождения нервных импульсов будут более проторенными, чем другие, тоже зависит от генов» [11, с. 93].

Этот процесс можно сравнить с работой дворника: с одной стороны, прочищенное место тут же заполняется упавшими листьями, с другой стороны, даже не дочищенная дорожка обозначает путь дальнейшего движения, в нашем случае, путь распространения информации. Эта метафора обладает потенциалом раскрытия не только природы, но и процедур познания: дворник лучше чистит центральные дороги, по которым точно будут передвигаться. И самое важное – дороги должны быть априори, дворник должен знать, что ему чистить. Так и познание имеет собственные магистрали и собственную феноменологическую данность.

Само устройство мозга разумно: в нервной системе управляющие нейроны сдублированны тормозящими нейронами, необходимыми, чтобы предохранить субъекта от информационной перегрузки. Также и появление новых синапсных связей, не поддержанных несколькими повторениями, еще не гарантирует активации имеющихся паттернов, переданных по наследству. Для такой активации требуется многократное повторение (регулярная чистка от листьев), которое мы можем отождествить с памятью. Ведь такое повторение оказывается управляющим сигналом, означающим жизненную необходимость активации такого знания. Возможно, следующим шагом разумной эволюции станет возможность принудительно (разумно) определять необходимость запоминания той или иной информации, без дополнительных усилий повторения.

Гипотеза априорного знания, определяющего формирование нейронной матрицы, очевидно перекликается с идеей Хомского о протоязыке, внутри которого имеется набор априорных лексических правил, достаточных для того, чтобы сформировать любой из известных языков. В своей работе [16] Хомский сумел развить свою идею до теории о протоязыке. «Теория начального когнитивного состояния называется универсальной грамматикой» [16, с. 22]. Очевидно, что лексика языка выстраивается в согласии с логикой мышления носителей этого языка, которая, в свою очередь, опирается на априорное знание, обнаруженное Аристотелем и Кантом (для европейских стран). Априорные категории определяют структуру суждений. По всей видимости, возможность перевода текста с одного языка на другой обеспечивается наличием априорных категорий и единой логики протоязыка.

Обратимся за подтверждением гипотезы об эволюционирующей нейронной матрице, передающейся по наследству, к новой работе Катрин Малабу «Что нам делать с нашим мозгом» «Сегодня решительно установлена связь между мозгом и историей — понятиями, которые, надо сказать, очень долго считались антитетическими» [7]. Одна из центральных мыслей её книги состоит в том, что существует конститутивная историчность мозга, заключающаяся в его пластичности. Малабу противопоставляет пластичность гибкости, показывая, что первое понятие содержит, подобно пластиду (взрывчатому веществу), способность к внутреннему взрывообразному росту. Тогда как гибкость характеризует собой возможность трансформироваться в рамках одной топологической структуры. «Подлинное произведение мозга, которое вовлекает индивида в собственную авантюру и историю, имеет имя: пластичность. То, что мы назвали конститутивной историчностью мозга, есть не что иное, как его пластичность» [7].

Для иллюстрации такого феномена обратимся к ленте Мёбиуса – такая лента обладает иной топологией по сравнению с обычной лентой. Как бы мы ни изгибали обычную ленту, склеенную в кольцо, используя её гибкость, мы не получим качественно нового объекта (все такие объекты будут топологически изоморфны, правильнее использовать термин гомеоморфны). Но благодаря пластичности, через разрыв с выходом в третье измерение, происходит когнитивный скачок. Подобная метаморфоза увеличивает доступную поверхность и, соответственно, информативность в два раза. Если в случае обычной, склеенной в кольцо, ленты, доступна только одна поверхность из двух, то в случае ленты Мёбиуса, становятся доступны обе поверхности одновременно (например, для некоторого считывающего устройства). Подобная трёхмерная топологическая структура, обладающая единой поверхностью, называется бутылкой Клейна.

Малабу указывает на имеющийся у этих терминов ресурс для обсуждения онтологических вопросов: «мы выдвинем следующее положение: сегодня подлинный смысл пластичности затемнен, мы склонны постоянно подменять ее на «ложного друга» – гибкость. Различие между этими терминами кажется незначительным. Однако гибкость – это идеологический аватар пластичности. Одновременно ее личина, искажение и изъятие. О пластичности мы не знаем ничего, о гибкости знаем все. В этом смысле пластичность предстает грядущим сознанием гибкости» [7]. Попробуем ответить на её вызов. Действительно, любое движение (феноменальное или гносеологическое) определяется разностью потенциалов, для формирования которой необходима граница, разделяющая их. Но структуры типа ленты Мёбиуса обладают единой поверхностью, замыкающей эти потенциалы, позволяющей энергии свободно двигаться. Таким образом, гибкость можно считать трансформацией внутри одной границы, в то время, как пластичность преобразует границы, преодолевая их. Но такое преодоление всегда сопровождается выходом в пространство с большим количеством измерений.

Возникает нетривиальный вопрос, не сводящийся к частностям топологии: богаче ли мир ленты Мёбиуса мира обычной ленты в два раза? Рассматривая эти миры из трёхмерного мира, мы понимаем, что поверхности обычной ленты и ленты Мёбиуса равны друг другу, но возможность доступа отличается качественно, что очень важно для такого понятия как информация. При таком прочтении рассматриваемый объект раскрывается, делясь своим сокровенным. Происходит качественный скачок позноваемости. Можно сказать, что кантовская «вещь в себе» во втором случае превращается в «вещь для других». Таким образом, переключение одного из синапсов может кардинально изменить апперцептивные качества субъекта.

Мы предполагаем, что нейроны, благодаря сложной топологии синоптических связей, формируют в своей историчности всё более сложное отображение действительности. «Остановимся на формировании нейронных связей, которое становится возможным в силу опыта, навыков, житейских привычек каждого из нас, способности самой жизни накладывать на нас свой отпечаток» [7]. Не останавливаясь глубоко на физике процесса включения вновь образуемых связей следующим поколением (т.е. как работает синапс в рамках упомянутой метафоры транзистора), упомянем, что важным для целей нашего исследования свойством подобных сетей является возможность интерференции связей-синапсов между собой. Такая интерференция может рассматриваться как конкуренция отдельных синапсов за передачу информации (интерференция характерна где-то уплотнением, а где-то разряжением количества синапсов), которая сингулярно расширяет когнитивный потенциал рассматриваемой гипотезы. Интерференция может наблюдаться и внутри генома между нуклеотидами, когда перенос интерференционной картины генами определяет начальное расположение синапсов мозга (структуру протоязыка). Но интерференционная картина меняется в зависимости от внешних условий (от мышления субъекта). «Новый поведенческий признак может поначалу передаваться из поколения в поколение посредством обучения и подражания, а затем постепенно закрепиться и в генах» [11, с. 360]. Понятие об интерференции отвечает ещё на один вопрос – оно объясняет, почему отдельный синапс не может отвечать за цельное знание, как и один ген не отвечает за целый признак. Интерференционный паттерн определяется дальними связями между нуклеотидами в геноме и синапсами в нейронной матрице. При таком рассмотрении необходимо искать не изменение порядка нуклеотидов, а изменение интерференции при сохранении прежнего порядка. «Найти "моральные" мутации в геноме человека генетики по-честному пытаются, но улов пока не очень велик» [11, с. 379].

Выше мы указали, что лексические правила исторически выстраиваются в соответствии с логикой, коррелируя тем самым с такими понятиями как рекурсия и итерации. Хомский доказывал, что основное отличие человека от животного – это появление сложных рекуррентных предложений, вложенных одно в другое, которое произошло одновременно с появлением логики, что, в свою очередь, связано с появлением мышления. «Синтаксис человеческого языка имеет иерархическую природу и безразличен к линейному порядку элементов» [17, с. 19]. Такие вложения осуществляются посредством слов со множественностью значений, которые Жиль Делёз назвал словами-бумажниками [4], через которые возможно туннелирование смысла. В случае нейронных связей такую конструкцию можно представить в виде иерархии синаптических паттернов, между которыми есть замок, открывающийся и закрывающийся внешним управляющим сигналом. Кроме того, как известно из алгебры, итерации порождают фрактальные структуры, воспроизводящие сами себя при переходе с одного масштаба на следующий. Таким образом, рекурсия должна порождать мыслительный фрактал, который одновременно будет содержаться внутри синаптической матрицы. Иными словами, синаптические паттерны должны воспроизводиться на разных масштабах – можно грубо представить, что рисунок из ста нейронов должен структурно воспроизводить рисунок меньшего масштаба из десяти нейронов.



Кант и сиюминутность априорного знания

В своей работе «Критика чистого разума» Кант указывает, что человеческому сознанию присуще априорное знание. По мнению Канта, человек подмечает в природе структуры, уже содержащиеся в его мышлении. При отсутствии таковых мышление, по мнению Канта, было бы невозможно: «как явления они могут существовать только в нас, а не сами по себе» [8, с. 80]. Иными словами, человек обнаруживает солнце круглым, поскольку круг уже содержится в его нейронных паттернах априори. Но, исходя из нашей гипотезы эволюции априорного знания, наличие представления о круге должно быть подготовлено предыдущими поколениями, впервые обнаружившими его. Однако, появление такого знания значит, если обратится к нашей метафоре дворника, что строительство очередной центральной дороги ещё не означает её проходимость.

Среди физиков бытует шуточная теорема, что все физические теоремы, названные чьими-то именами, не открыты этими учеными. Такое неожиданное наблюдение лишний раз подтверждает нашу гипотезу: экспликация и активация научного знания – это не одно и то же. Иными словами, один субъект, имплицитно обнаруживший новое явление, формирует новый нейронный паттерн, другой, в свою очередь, активирует эти знания и присваивает их себе.

Продолжая эту мысль, можно предположить, что в античные времена в сознании содержались априорно десять категорий, которые Аристотель выделил как главные для построения любых суждений. Но, если в процессе эволюции нейронная матрица-протоязык претерпевала качественные изменения, и, соответственно, в сознании со временем появлялись новые структуры, ответственные за миропонимание, становится неудивительно, что Кант выделяет уже двенадцать категорий – по три категории количества, качества, отношения и модальности [8, с. 111]. Таким образом, можно заметить круг: субъект обнаруживает новую структуру, наблюдение за которой рождает новый нейронный паттерн, посредством переключения старых синапсов, а также образования новых. Такой паттерн, формирующий новые лексические правила протоязыка, в свою очередь, передаётся по наследству и становится априорным (доопытным) для следующих поколений. Именно это и констатировал Кант, дав определение априорного знания, как врождённого в человеческий ум, который черпается не из опыта, но определяющий суждения, описывающие опыт. Таким образом, Кант обнаружил только часть гносеологического круга, который можно назвать диалектическим кругом мышления, где в качестве эмерджентности эксплицируются новые априорные категории. Как возможно обнаружить весь круг, мы покажем в следующей части статьи.

Считая, что мир можно рассматривать только при помощи априорных категорий, Кант декларировал модели и стратегии рассмотрения этого мира, предполагая, что он создал фундамент для всего будущего знания. Но нередко приходится расширять здание полностью, и тогда новая идея не сводится к декларации. Также как ранняя стадия генетического изменения не описывается теорией Дарвина (для описания двух стадий появления новой макромутации можно использовать термины: рождение и выживание, тогда теория Дарвина описывает только вторую стадию), так и новая идея на ранней стадии появления противоречит предыдущей логике, в данном случае логике Канта и Аристотеля. «Когда впервые появляются новые варианты гена, индивиды, у которых есть данные признаки, сначала должны вылезти из стохастического гравитационного колодца, где не действуют законы естественного отбора» [17, с. 41]. Только после встряски всего фундамента и экспликации новых категорий новая идея приходит в соответствие с логикой. Если бы всё априорное знание, выражающееся в ряде категорий и содержащееся в мышлении человека, не эволюционировало, то научное познание прекратилось бы достаточно быстро, выродившись в некое инженерное продолжение имеющихся знаний, но не порождающее эмерджентности, подобно тому, как многие животные виды пришли в тупиковые точки эволюции. Именно гносеологические тупики, замечаемые обычно при исследовании развития любой системы, провоцируют обнаружение выходов из стохастического гравитационного колодца устоявшихся эпистем.

Таким образом, метафора рождения идеи как макромутации имеет глубокое внутреннее содержание – одно перетекает в другое. Корреляция между рождением идеи и макромутацией наблюдается во всём, что подтверждает нашу гипотезу эволюции центральных связей нейронной матрицы. Действительно, каждая обнаруженная идея следующим шагом порождает ряд аксиом, как и макромутация сопровождается рядом более мелких мутаций. «Адаптация в модели Фишера включает в себя несколько мутаций, имеющих относительно большой фенотипический эффект, и множество мутаций с относительно малым эффектом» [17, с. 62].

В свою очередь, многократная активация вновь образованных нейронных связей обеспечивает прохождение стадии выживания и преодоления естественного эпистемологического отбора – данное знание оказывается объективно необходимым человечеству.

В качестве примера изменения априорного знания уже в двадцать первом веке можно привести развитие теории многогранников. Тетраэдр считался единственным многогранником из известных «платоновых тел», у которого каждая грань соседствует со всеми остальными. Такая фигура топологически изоморфна (правильнее, гомеоморфна) шару. В рамках классического представления (в согласии с логикой синтетических и аналитических суждений Канта) были сформулированы ряд априорных аксиом и, следующим шагом, теорем, которые исчерпывали мир многогранников. Но недавно, математикам удалось построить торообразный многогранник (с дыркой в центре), у которого также каждая грань соседствует с остальными, но количество этих граней больше четырёх [14]. Таким образом, представление об единственности тетраэдра как фигуры, обладающей такими свойствами, было разрушено. И, можно представить, что спустя некоторое время такие многоугольники будут имплицитно присутствовать в нашем мышлении, как присутствуют сейчас октаэдр, тетраэдр и т.д. Человек, располагающий таким знанием, будет иначе смотреть на природу и окружающие его структурные связи.

Гегель, рождение из ничего

Попробуем сформулировать главную мысль нашей работы, развив одновременно идею Канта о делении всех суждений на аналитические и синтетические. Чистый синтез, согласно Канту – это соединение априорных категорий в новое суждение. «Под синтезом в самом широком смысле я разумею присоединение различных представлений друг к другу и понимание их многообразия в едином акте познания, такой синтез называется чистым, если многообразие дано априори» [8, с. 109]. Мы, в отличие от Канта, признаем, что возможны три типа суждений: аналитические, синтетические и, мы бы назвали их, квантовые или топологические. В такой классификации второй тип коррелирует с представлением о гибкости, тогда как третий перекликается с идеей Малабу о пластичности и возможности взрывообразного роста. Такую картину происхождения синтеза можно продемонстрировать на рис.1.

На рисунке показано взаимоотношение всех трёх типов суждений: осциллирующий процесс между синтетическими суждениями и аналитическими, обозначенный гармоническим этапом. Семантические осцилляции – это семантическое движение вверх при появлении новой смысловой структуры, соединяющей априорные категории (при чистом синтезе) и последующим движением вниз, при аналитическом дроблении новой структуры (этот полупериод можно назвать временем критики). В некоторый момент, когда вся когнитивность априорного знания исчерпана, гносеологический процесс заходит в тупик, завершающийся хаотическим состоянием, стохастическим колодцем, идеальным представлением (Подробнее об этом скажем ниже). И, наконец, рождение нового априорного знания происходит квантовым образом, что обозначено этапом квантового семантического скачка. Под этапом адаптации понимается этап принятия человечеством нового априорного знания, что связано с переходом от этапа рождения к этапу выживания нового априорного знания, новых синаптических связей.

Для лучшего прояснения такой эволюции продемонстрируем появление всех трех видов суждений – вновь на примере развития геометрии. Предположим, мы на плоскости сформулировали ряд аксиом евклидовой геометрии. Тогда, базируясь на этих аксиомах, мы можем выстроить ряд суждений-теорем, которые можно назвать аналитическими. Следующим шагом, используя один из априорных объектов – прямую, мы можем синтезировать из понятия плоскости новое понятие трёхмерного пространства, и вновь определить ряд аналитических суждений – евклидову геометрию уже трёхмерного пространства. Тогда синтетическое суждение будет определять синтез двухмерного пространства и прямой в трехмерное пространство. Суждения, выстраивающиеся внутри трёхмерного пространства и, соответственно, разлагающие его, будут аналитическими. Таких шагов можно совершать сколь угодно много. И, наконец, для демонстрации квантового суждения обратимся к понятию тора, которое не выводится никаким синтезом из аксиом Евклидова трёхмерного пространства. Для появления представления о торе было необходимо рождение нового, априорного уже для будущих поколений, знания. Итак, данное рождение знания происходит в синтезе предыдущего априорного знания и ничто.

Представление о ничто как элементе синтеза было развито Гегелем, который определял это соединение как аксиому новой метафизики и, соответственно, заявлял о бессмысленности пояснять её: «это единство бытия и ничто раз навсегда лежит в основе как первая истина и составляет стихию всего последующего» [1, с. 87]. Ретроспективно, достаточно часто создается впечатление о некоем аналитическом пути обнаружения новых категорий, но как показал в том числе Ж. Адамар, это всегда трансценденция. В. Налимов по этому поводу цитирует Адамара: «Я утверждаю, что слова полностью отсутствуют в моём уме, когда я действительно думаю. Я думаю, что существенно также подчеркнуть, что я веду себя так не только по отношению к словам, но и по отношению к алгебраическим знакам. Я их использую, когда я делаю простые вычисления; но каждый раз, когда вопрос кажется более трудным, они становятся для меня слишком тяжелым багажом: я использую в этом случае конкретные представления, но они совершенно другой природы» [12, c. 14]. Гегель определял такую операцию термином снятие – отвержение предыдущей сущности и восприятие её на новом уровне, такое снятие можно назвать эмерджентностью, образующейся в соединении старого представления и ничто.

То, что экспликация новых идей формирует новые нейронные паттерны, Гегель косвенно обозначил в работе «Феноменология духа». Одна из центральных мыслей данного труда такова: когда мы пытаемся познать вещь, то на самом деле, мы пытаемся познать себя, иначе говоря, мы конструируем себя. Гегель выстраивает диалектическую цепочку. Сначала мы при помощи нашего сознания распознаем вещь, затем, опять же посредством нашего сознания, формируем ретроспективу увиденного, которая влияет на нас и необходима только для того, чтобы заглянуть в себя и как бы «за» себя, открыв «иное» как себя. Наблюдая за вещью, или проводя над ней эксперимент, мы, в конечном итоге, наблюдаем не за поведением вещи, но за нашей собственной реакцией на это поведение. «Поэтому разум как наблюдающее сознание подходит к вещам, придерживаясь того мнения, что он поистине приемлет их как вещи чувственные, противоположные «я», но его действительный образ действия противоречит этому мнению, ибо он познает вещи, он превращает их чувственность в понятия, то есть именно в бытие, которое в тоже время есть «я» [2, с. 217]. Понятия, таким образом, следуют за манипуляциями субъекта, превращающего «вещь в себе» в «вещь для других», но эти понятия уже принадлежат не вещи, но субъекту. Человек как бы раздевает вещь, присваивая себе её одежду. Такое «раздевание вещи» обнаруживает её новые априорные качества и свойства. Действительно, обычную хлебную баранку (тор) наблюдали на протяжении всей истории правления евклидовой геометрии, но только в девятнадцатом столетии нашли её качества, выходящие за рамки такой геометрии.

Малабу раскрывает мысль Гегеля: «когда жизнь называет себя, возвращается к себе, субъект называет себя предикатом подобно объекту, подобно случайности, которая оказалась сущностной. «Субъект, – говорит Ницше, – вполне растворяясь в созерцаемом предмете, становится сам этим предметом». Субъектом, возвращающимся к самому себе и воздействующим на себя в этом круговороте» [6]. Таким образом, Малабу показывает, что познание мира – тяга не просто к познанию себя, а к преображению себя, собственной нейронной матрицы. Такая демонстрация раскрыла нейрологический потенциал теории Гегеля.

Названная последовательность диалектических циклов, непрерывный итерационный процесс, состоит большей частью из холостых, тавтологических циклов, включающих в себя кантовские аналитические и синтетические суждения, не изменяющие общую топологию знания. Такой процесс выстраивает идеальное представление субъекта об объекте (например, окончательное представление об евклидовой геометрии). Как мы уже говорили, синтетические суждения обнаруживают связи во множественном внутри одной топологии. Они используют априорные категории, содержащиеся в ней. Одновременно аналитические суждения дробят такую топологию на составляющие. В определённый момент, когда вся когнитивность данной топологии исчерпывается, познание заходит в тупик. Когда такое представление оказывается завершено, то завершается и построение самого субъекта, он становится идеальным – данный уровень можно считать заполненным. Но с любым тупиком всегда связан кризис (этап хаоса), который готовит квантовый гносеологический скачок, выводящий на следующий уровень [9]. Можно представить велосипедиста, желающего повернуть, тогда для поворота необходимо притормозить велосипед – поворачивать на скорости небезопасно.

Гносеологический вывод о последовательном формировании идеального субъекта отвечает платоновскому определению любви как тяги к бессмертию, к божественности идеального: «если любовь, как мы согласились, есть стремление к вечному обладанию благом, то наряду с благом нельзя не желать и бессмертия. А значит, любовь – это стремление к бессмертию» [13, с. 204]. Если бы мы могли заглянуть в мозг субъекта в тот момент, когда некоторая теория приобретает законченный вид, и разглядеть его нейронный рисунок, формирующийся синапсами, то наверняка такой мозг имел бы красивую, правильную форму. В этот момент завершается очередной этап формирования идеального субъекта и готовится следующая итерация и квантовый скачок мышления. Парадоксальность ситуации заключается в том, что идеальность субъекта сопрягается с гносеологическим хаосом. В метафоре велосипедиста такой период сопрягается с движением с малой скоростью, когда велосипед ведёт себя неустойчиво и может завалиться в любую сторону.

Напомним, что итерации (как известно из математики) порождают фрактальную структуру, для которой характерен переход с одного масштаба на другой, иначе говоря, квантовый переход с одного уровня на другой, в данном случае – уровень топологии сознания. То, что мозг имеет фрактальную структуру, подозревал еще основатель фрактальной теории Мандельброт [10, с. 214]. Исходя из вышесказанного, итерации могут быть холостыми, когда после очередного диалектического цикла познания вещи субъект не преобразуется, оставаясь внутри того же масштаба, и квантовыми, когда субъект, используя предыдущее представление о себе в виде суммы всех представлений о вещи добавляет новое эмерджентное знание и выходит на новый масштаб фрактала сознания.

Так как речь идет не просто о гносеологической задаче, а о переструктурировании онтологического уровня сознания, каждый такой переход на новый уровень исключительно болезнен, поскольку в этот момент субъект проходит сквозь ничто, иначе говоря, сквозь смерть: «Жизнь не может вернуться к себе. Что возвращается к имени, никогда не возвращается к жизни. Ничто никогда не возвращается к жизни. Это разделение также создает пропасть между символическим и биологическим, между жизнью и собой» [6]. В момент перехода на следующий уровень, когда возникает новое априорное знание, вся предыдущая картина рушится, но не исчезает, а пересобирается. То, что память о предыдущих научных парадигмах имплицитно содержится в последующих теориях, можно увидеть по тому, что после двойной пересборки или двойной негации по Гегелю идея научной теории возвращается к предыдущей. (Сын всегда больше похож на деда, чем на отца). Например, Кун [9] обратил внимание на то, что теория гравитации Эйнштейна стоит гораздо ближе к теории гравитации Аристотеля, нежели Ньютона. Действительно, представление Аристотеля об удобном положении тела хорошо коррелирует с эйнштейновской геодезической и принципом наименьшего действия.

Список литературы

1. Гегель Г.В.Ф. Наука логики. – М.: Издательство АСТ, 2019. – 912 с.

2. Гегель Г.В.Ф. Феноменология духа. – СПб: Азбука, Азбука-Аттикус, 2019. – 704 с.

3. Гуссерль. Кризис европейских наук [Электронный ресурс] https://royallib.com/read/gusserl_e/krizis_evropeyskih_nauk_i_transtsendentalnaya_fenomenologiya.html#0 (дата обращения: 25.02.2020).

4. Делёз Ж. Логика смысла. – М.: Академический проект, 2015. – 472 с.

5. Жуковский В.И. Ключевые положения синтетической теории идеального Д. В. Пивоварова – методологическая основа инновационного концепта изобразительного искусства. // Философия и искусство. – 2016. № 6 (102). – С. 892-898

6. Малабу К. Перфоманс и власть в действии: вопрос жизни и смерти [Электронный ресурс]. - Режим доступа: http://moscowartmagazine.com/issue/19/article/280 (дата обращения 02.04.2020)

7. Катрин Малабу. Пластичность и гибкость, за сознание мозга [Электронный ресурс]. - Режим доступа: https://syg.ma/@sygma/katrin-malabu-plastichnost-i-ghibkost-za-soznaniie-mozgha (дата обращения 02.04.2020)

8. Кант И. Критика чистого разума. – М.: Эксмо, 2015. – 736 с.

9. Кун Т. Структура научных революций. – М.: Издательство АСТ, 2015. – 320 с.

10. Мандельброт Б. Фрактальная геометрия природы – М.: Институт компьютерных исследований, 2002. – 656 с.

11. Марков А. Эволюция человека. Нейроны и душа. – М.: Издательство АКТ: CORPUS, 2018. – 512 с.

12. Налимов, В.В. Непрерывность против дискретности в языке и мышлении. – Тбилиси: Изд. Тбилисского университета, 1978. – 83 с.

13. Платон. Диалоги – Ростов-на-Дону: издательство Феникс, 1998. – 512 с.

14. Саватеев А. Новейшие прорывы в математике [Электронный ресурс]. - Режим доступа: https://www.youtube.com/watch?v=cqNqZ2fZlvA&t=3656s (дата обращения 14.04.2020)

15. Сартр, Ж-П. Экзистенциализм - это гуманизм [Электронный ресурс] https://royallib.com/read/sartr_ganpol/ekzistentsializm__eto_gumanizm.html#0 (дата обращения: 15.04.2020).

16. Хомский Н. О природе и языке. – М.: УРСС: ЛЕНАНД, 2017. – 288 с.

17. Хомский Н. Человек говорящий. Эволюция и язык. – СПб.: Питер, 2018. – 304 с.